Война (сборник)
Шрифт:
– Может, и свидимся. Пока, Виола. Прощай. Береги себя.
– Ты тоже береги себя.
На вокзал Глинский уходил из дома с большим американским вещмешком (подарком Ильи Новосёлова ещё из Адена) и лёгким, как это ни странно, сердцем. Что ждало его впереди, он не знал. Но главное – все долги по Москве были розданы, и он чувствовал себя свободным. В голове крутилась строчка из «Прощания славянки»: «Тебя мы помним, и в небе тёмном горит солдатская звезда…»
Отдельный учебный полк специального назначения базировался в узбекском Чирчике под Ташкентом и был известен в узких кругах подготовкой «мусульманского батальона» – «мусбата». 27 декабря 1979 года «мусбат» под командованием майора Хабиба Халбаева вместе с «Альфой» штурмовал дворец Амина. Только почему-то потом вся слава досталась «Альфе», а о «мусбате» не то чтобы забыли, но и старались не вспоминать лишний раз – и в те времена, и много позже, когда прошлую славу вроде бы уже и смысла
…О прибытии для дальнейшего прохождения службы Борис доложил кряжистому узбеку подполковнику Халбаеву – тому самому, только уже выросшему и в звании, и в должности. Командир полка встретил его в кителе с внушительными рядами орденских планок и знаком заслуженного мастера спорта. Вообще-то, подполковник очень редко надевал китель – видимо, в тот день просто выезжал куда-то «в свет».
Халбаев встретил новичка без особых расспросов и нотаций. Однако об аттестации всё же напомнил:
– Значит, товарищ старший лейтенант, с москвичами у нас так: сдашь подряд четыре итоговых – можешь искать себе замену. Хоп! Иди к зампотылу, пока он не уехал, – он разместит.
И подполковник сам куда-то стремительно унёсся, Борис даже не успел переспросить, почему надо сдать именно четыре итоговых…
Впрочем, всё было предельно ясно и так, ведь ещё в центре кадровик предупреждал: минимум два года Глинскому, совсем как «срочнику», предстояло служить в «песках». Без надежд на Москву и на всё, что с ней связывало. Без особых шансов увидеть Виолу или, на худой конец (прости, Господи, за цинизм!), Людмилу. Если только в отпуске, а когда он ещё будет?
То, что полк – не московская «контора», субтильная, как Ольга, с её докладами маме о «происшествиях за ночь», Борис понял с первого же дня. В полку было намного больше мата, пота и грязи, хотя и жизни тоже. Служба была тяжёлой, а после неё Глинский шёл в спортзал и буквально истязал себя «железом». Особо близко с местными офицерами Борис не сошёлся, потому что они, обладатели местных и прочих восточных корней, достаточно избирательно относились к немногим «ссыльным» русским. А их было действительно немного. И вот среди этих немногих Глинский встретил не кого-нибудь, а старшего переводчика капитана Вячеслава Самарина.
Да-да, того самого, памятного по конфликту во время кухонного наряда на первом курсе.
Впрочем, ту историю при встрече оба вспоминать не стали, встретились, будто впервые, без особых воспоминаний и традиционных для виияковцев объятий и восторгов.
Самарин был посредственным переводчиком, без особого интеллектуального разлёта, но при этом слыл дисциплинированным до педантичности, аккуратным, не по возрасту осторожным и даже скрытным – а в спецназе этого не любят. Слава ни с кем не ссорился, но и особо не дружил. Жил себе наособицу, с Глинским тоже сближаться не стал, а время он коротал за любительской фотосъёмкой. Его за это периодически даже особисты дёргали, боялись, что он кого не надо сфотографирует. Впрочем, Борис и сам особо не набивался в друзья к Самарину. Ему даже проще было с офицерами азиатского происхождения, тем более что у них можно было многому научиться, например непринужденному переходу с узбекского языка на таджикский и даже на туркменский.
Хватало Глинскому и работы с арабским языком: в дислоцированном буквально за соседним забором учебном центре готовили «коммандос» для армий дружественных арабских стран. В этом центре было своё отделение переводов, но виияковцев там на момент прибытия Бориса в Чирчик не осталось, всех откомандировали в «арабию». Поэтому «спецконтингент», то есть арабских и прочих курсантов, обеспечивали переводами лейтенанты-двухгодичники, сплошь – узбеки и таджики. Их призывали в армию после окончания ташкентского или душанбинского университета. Арабский язык, в отличие от родного, они знали неважно. А когда в учебном центре возник ещё и некомплект, на занятия по-соседски стали приглашать Глинского с Самариным.
К тому же особой необходимости в переводягах в полку спецназа не было, ведь в нём служили свои, а не иностранцы… Да и занятия по арабскому языку, ради которых в полку держали переводчиков, проходили, что ни говори, в облегчённом варианте.
Другое дело, что и в полку, и в учебном центре эти занятия шли почти в круглосуточном режиме – в классах, на спортплощадках и в десантных городках, в столовой и даже в бане. И уж точно занятия эти проходили не по академическим учебникам. Глинский, вдоволь наевшись бумажной работы, особенно любил практические занятия и схватывал на лету сам преподаваемый предмет. Об этом феномене, вообще говоря, мало кто задумывается, но не так уж редко переводчики приобретают самые разнородные знания и навыки и порой становятся сноровистей самих инструкторов. Ведь способность быстро перенимать (не так уж важно что) – это профессиональное качество хорошего толмача. А учебные программы в Чирчике постоянно оптимизировались и «доворачивались», поскольку инструкторы были не только матёрыми, но и со свежим (спасибо Афганистану) боевым опытом. Так что московский «плейбой» Глинский постигал не просто «ать-два-службу». Каждый день он буквально впитывал в себя огромное количество новых знаний и навыков. Фактически он не особо выходил за рамки своей военно-учётной специальности, то есть занимался лингвострановедением, но… как бы это сказать поточней, в его сермяжно-прикладном варианте и с довеском в виде этнопсихологии. В Чирчике слишком многое напоминало об Афганистане, и Борис то ли из-за каких-то предчувствий, то ли из-за сложившихся добрых отношений с двумя офицерами-«душанбинцами» из учебного центра – на редкость из интеллигентной среды (они памирцами на самом деле были) – начал учить таджикский язык и «схватил» его достаточно быстро. Однажды он на спор всё с теми же «душанбинцами» перевёл в арабскую графику таджикский текст, написанный в кириллице. То, что получилось, им и показал, а получился текст уже, скорее, на дари [168] , хотя и с «советско-таджикским акцентом». Те просто не смогли скрыть своего восхищения:
168
Язык афганских таджиков. – Прим. авт.
– Ну ты, Борис-ако, прямо устод [169] . Просто Борис Владленович «Авиценна»!
– Тогда уж – Ибн Сина [170] ,– засмеялся в ответ Глинский. На самом-то деле его успехи в таджикском языке были впечатляющими, но не настолько уж удивительными: и в таджикском, и в дари много слов с арабскими корнями, а уж арабский-то Борис в Чирчике подтянул более чем неплохо. В последние месяцы каждый день часов по шесть переводил лекторов-инструкторов в учебном центре, да и с арабами было о чём поговорить.
169
Просвещенный, наставник. – Прим. авт.
170
Ибн Сина – великий ученый Востока, по национальности перс или таджик, европейцы неправильно транскрибировали его имя как Авиценна.
Однако, исходя из профиля полка, основным критерием профессионального роста была всё же боевая подготовка – главная дисциплина зачётной проверки за полугодие (а для замены Борису таких проверок нужно было сдать не менее четырех). Первую проверку Глинскому пришлось сдавать на пятом месяце службы в полку. Поначалу всё шло очень даже неплохо: прыжок с парашютом, потом тактическое десантирование с вертолёта с последующим десятикилометровым кроссом и разведывательными действиями в составе групп, потом установка мин и стрельба из автомата и снайперской винтовки. На этих этапах проверки проблем не возникло, Борису оставалось лишь сдать зачёт по РОССу [171] . Все «молодые» перед этим зачётом тянули «билет», чтобы определиться со спарринг-партнёром. Глинскому достался почти сорокалетний угрюмый прапорщик-дагестанец. Он явно весил больше Бориса, был коренастым и кряжистым, а его левое колено перетягивала плотная оранжевая повязка. Это был такой знак: нога травмирована, без особой нужды «работать» её нельзя.
171
РОСС – российская отечественная система самозащиты, по сути… боевое самбо с элементами джиу-джитсу и ушу. – Прим. авт.
Они вышли на сдвинутые маты, поприветствовали друг друга, а потом дагестанец поднял глаза к потолку и зашевелил губами. Глинскому и в голову не пришло, что соперник молится. Как это молится? Прапорщик Советской армии во время итоговой проверки? Ну, ребята, вы даёте… Поэтому Борис, не думая, провёл подсечку сзади, усадив противника на пол, а когда тот попытался встать – буквально выбросил его за край ковра. Казалось бы, что не только по факту, но и по спецназерской хватке Борис зачёт, безусловно, сдал. Однако майор Фархадов, заместитель по боевой подготовке, зачёт не принял. А это означало, что полугодовая проверка не засчитана. Стало быть, Глинскому предстояло куковать в «песках» на полгода дольше. Борис попытался получить какие-то разъяснения – и получил их: якобы он вступил в единоборство ещё до команды и «не по-офицерски» задел травмированную ногу товарища. Но если всё было так, то почему же Фархадов не остановил поединок ещё до броска? Чего выжидал? Майор просто отмахнулся от его вопросов, и вот тогда Глинский вспылил и напрямую заявил Фархадову, что тот его специально «зажимает». А раз так, то и он, то есть Борис, имеет полное моральное право задействовать свои московские связи… Словесная перепалка ни к чему не привела, майор Фархадов зачёт всё равно не принял.