Война (сборник)
Шрифт:
– Виктор Прохорович, а можно мне после «легендарной» родины ещё в Тарусу завернуть? Хоть на пару часов. Я хочу на дочку глянуть. Да и с мамой её мы в последний раз как-то не по-человечески… Хочу ещё раз попробовать.
Генерал усмехнулся:
– На пару часов – как тогда?
– Това-арищ генерал!
– Да ладно, ладно. До Чкаловки тебя добросят, там машину с шофером дадут. Не обижайся, он за тобой приглядит. Да и тебе за руль не нужно, мало ли – какие ДТП в последний момент. Попрощаешься – и сразу назад! В Москву даже не вздумай! Ни ногой! Обойдемся без прощания с Мавзолеем. Сразу назад! Ясно?
– От пальцев ног до ушей головы, – благодарно поклонился Глинский.
– Тогда –
И генерал обнял Бориса, ероша ему волосы на затылке…
На этот раз Людмила встретила его намного спокойней – отошла, что ли… Говорят, у баб такое бывает сразу после родов. Страшно злятся на отцов своих детей, которые им такие муки подарили. А тут ещё и бросил…
Людмила покормила и его, и «водителя», дала Борису на руки дочь, потом показала свидетельство о рождении. Глинский опешил, прочитав, как она записала дочь – Борислава Борисовна Глинская, в его честь. Чего-то другого, скажем, того, что именно с ним она пережила свой единственный в своей недолгой пока жизни «социальный взлёт», она сказать не решилась. Или не умела…
Он должен был объяснить ей по легенде, что в Афганистан больше не вернётся, потому что его теперь срочно командируют в Южный Йемен от ташкентского авиазавода. Туда, кстати, по линии каких-то секретных вооруженцев-авиаторов уже отправили переводчика с документами на имя Бориса Владленовича Глинского. И даже не без изящества в заводской газетке пропечатали что-то про «переводчика по имени Борис». Сам же Глинский позвонил матери и сказал ей, что его прямо из Ташкента на пару-тройку месяцев перебрасывают в Аден. Отцу он с такой явной для него, генерала, глупостью звонить постеснялся…
Людмиле он тоже не смог соврать. Просто ничего не сказал. А она и не спрашивала. Покормив дочку, она прижала к своей пахнущей молоком груди голову Бориса… Радио, явно не ко времени передававшее «Остался у меня на память от тебя / Портрет твой, портрет работы Пабло Пикассо», он выключил вместе со светом, напоследок бросив взгляд на ещё чирчикскую бутылку «Кристалла», спрятанную в шкафу за стопкой пелёнок.
В последние часы той последней домашней ночи ему снилось что-то, напомнившее ему разговор с Иванниковым: только во сне не Борис спрашивал генерала «а если придётся пострелять?», а Профи приказывал виияковскому преподавателю физо капитану Пономарёву, одетому в форму сборной Союза, принять бой. И даже автомат ему вручил… Странный какой-то сон, подумал тогда Борис. С широкой кровати уже покойных родителей Люды они встали только после вторых деликатно-«напоминательных» гудков «водителя». Прощаясь, они долго стояли у двухэтажного деревянного дома с табличкой «ул. Советская, 55».
…Виоле он звонить не стал, хотя и очень хотел. Что-то врать ей было бы совсем мучительно. Борис решил отложить «на потом» все самые серьёзные разговоры и разбирательства. Чтобы для возвращения была ещё одна дополнительная мотивация…
За два дня до этого в Исламабад прибыл Владимир (Ладо) Надарович Майсурадзе, которого ещё два месяца назад, как значилось в сопроводительных документах, назначили представителем правительственного авиаотряда при советском посольстве в Исламской Республике Пакистан. Аэрофлотовская форма очень шла Мастеру. В «Шереметьеве» (на жаргоне спецслужб – в «шашке», в отличие от «внучки» или «дедки») его напоследок ткнул в плечо интеллигентного вида представительный мужчина в тёмных очках-хамелеонах…
«Водитель» прокатил Бориса по МКАД, без заезда в Москву, и доставил обратно на аэродром Чкаловский, подъехали прямо к пустому самолёту Ан-26. Документов не проверяли. Через четыре с лишним часа его в Тузели встретил Андрей Валентинович, который, судя по торчащей из рюкзака свежей газете «Московский комсомолец», недавно вернулся из Москвы. Он забрал прежний служебный паспорт и выдал такой же – только потрёпанный. Наверное, принадлежавший тому самому Дорошенко. Под обложку своего прежнего паспорта Борис в последний момент сунул клеёнчатый квадратик с надписью «Шилова, дев.». Прямо в «уазике», доставившем его от одного самолёта к другому, Борису дали переодеться в несвежую цветастую индийскую рубаху и «геологическую» или стройотрядовскую тужурку с погончиками. Над левым карманом едва читалась нещадно застиранная надпись «Мингео СССР».
Другой, такой же пустой, Ан-26, как будто закреплённый за командармом, приземлился сначала в Кабуле, ещё через полтора часа – в Кандагаре. Сопровождавший его подполковник Челышев, тоже, кстати, в «геологической» тужурке, доставил его на «уазике» в помещение местного разведпункта. Он находился в советском гарнизоне рядом с аэропортом. Потом принёс что-то на ужин и предложил выспаться… Никто из посторонних им не мешал. Только слышно было, как невдалеке наши ребята играли в волейбол…
…В пять утра на следующий день к первому за Кандагаром перевалу – за двадцать километров от места намеченного «пленения» – Глинского провожал, конечно, всё тот же Челышев. Выехали из гарнизона и почти сразу, как кончился город, остановились у стоящего на обочине опять-таки пустого ГАЗ-66-го. Водитель его покинул, по-видимому как только заметил челышевский «уазик», – буквально за три минуты до смены машин им встретился такой же «уазик» с афганским гражданским номером. Андрей Валентинович остановился, ещё некоторое время помолчал, не выпуская из рук руль. Потом вышел, закурил, в последний раз оглядел Бориса и покрутил пуговицу на его тужурке:
– Ну, держись, геолог, крепись, геолог. С Богом, «Коля». Иншалла!
Дальше Борис поехал один по внешнему, то есть «пакистанскому» ответвлению полукольцевой «трансафганской» дороги от Кандагара в Кабул.
Минут через двадцать «гражданский водитель» должен был остановиться из-за поломки. Челышев обещал, что не позже, чем через час, Глинского подберёт чуть позднее вышедшая за ними банда наркокурьеров Халеса-рахнемы. Они направлялись в Пакистан и должны были нагнать «Николая» на быстроходных «тойотах».
Дольше всего тянулись именно эти последние, наполненные бесконечным одиночеством минуты, когда от одного берега уже вроде бы оттолкнулся, а до другого ещё не дотянуться…
Наконец, он услышал шум моторов. Значит, это за ним. Впрочем, где гарантия, что это тот самый караван? Сердце ёкнуло и забилось часто-часто, как пойманный цыплёнок.
– Спокойно, спокойно…
Он не заметил, как сказал это вслух. Борис «выстрелил» из окна окурком, посмотрел на себя в зеркало, несколько раз глубоко вздохнул, как перед нырком, и перекрестился…
Часть IV
Крепость
…Борис ошибся. Замеченная им колонна была вовсе не караваном Халеса-рахнемы. Судьба словно решила слегка «поприкалываться» над Глинским, ещё немного пощекотать ему нервы…
ГАЗ-66 «Николая Дорошенко» стоял на невысоком перевале и был хорошо виден и с двух сторон прямого на этом участке шоссе, и вниз по склону, и сверху – всюду километра за два-три. Борис делал вид, что копается в моторе при поднятой кабине, когда короткая колонна «тойот» и «уазиков» подошла и остановилась. Это были не «духи». Это были «зелёные» из кандагарского корпуса, союзники. Глинский чуть не застонал, закусив с досады губу, – появление невесть откуда взявшегося подразделения бабраковцев могло попросту сорвать операцию ещё до её начала…