Война (сборник)
Шрифт:
С бандой он действительно ходил, но в боевых действиях не участвовал, а ремонтировал трофейные передатчики. Главарь банды, деловой, как все афганцы, считал, что на пленном ефрейторе можно замутить маленький, но стабильный бизнес… И всё шло вполне себе ничего, Сироткина особо не обижали, даже женить собирались, но однажды Валера услышал проникновенную передачу по советскому радио и впал в панику насчет того, что его обвинят в измене Родине. Он испортил рацию, украл автомат и сбежал. Побег практически удался, Валера добрался до поста афганских вэвэшников-царандоевцев, но они, твари, в тот же вечер продали его в другую банду, каким-то залётным моджахедам. До Зангали его перепродавали ещё четыре раза… А уколы Валера переносил легче других, потому что к «дури» привык ещё с гражданки – так он сам и сказал. Слушая короткий рассказ, Глинский только зло щурился. Валера, конечно, не мальчик-пряник, но в плену-то он оказался из-за офицерского головотяпства. И что он после этого должен думать о Родине? Эх, Родина, Родина…
– Ну вроде не врёшь… Помогу, засранцу. Не бзди, прорвёмся!
Валера аж голову вскинул, как боевой конь:
– Так, а я чё? Я только «за»!
– Чего «за»? За – что?
Сироткин потёрся левой скулой о плечо и, понизив голос, пояснил:
– Ну, если тема какая возникнет… то я – «за».
– Какая тема?
– Ну, соскочить, там… Или вообще…
– «Вообще»… – передразнил бывшего ефрейтора Глинский. – Вон Наваз уже соскочил. И ещё парочку с собой прихватил. Вот тебе и «вообще».
Некоторое время они, сопя и покряхтывая, тащили волокушу молча. Наконец, Борис спросил:
– И много среди наших таких?
– Каких?
– Которые «за».
Сироткин еле заметно улыбнулся, показав дыру от трех выбитых зубов:
– Ну пара нормальных мужиков есть. Надёжных.
– И кто же?
– Не сдашь?
Глинский хмыкнул:
– Да ты уже на себя наговорил – хватит под завязку. Да ещё понос твой. Был бы мне резон тебя сдавать, я б уже вертухаям свистнул… Ты определись, парень. То помочь просишь, то не доверяешь… Прими решение.
Валера опустил голову:
– Одно дело – я сам, другое – пацаны.
«Надо же! – чуть не вслух восхитился Борис. – А мозги-то у парня ещё работают! Может, и правда, его эта „дурь“ меньше цепляет». Вслух он, однако, ничего не сказал, решив не давить на Сироткина. Захочет – сам скажет. И Валера сказал:
– Ну, надежные пацаны – это Абдулсалим и Хафизулла.
– А по-русски?
– Так… ну, Серега и Костя…
– И чего – Серега и Костя? Рожай, милый, мы почти пришли!
До свалки оставалось действительно всего ничего, и ленинградец Джелалуддин заторопился, будто решив всё же нырнуть с обрыва:
– Ну пацаны всё время Наваза вспоминают, афганца этого. Спорят, как надо было делать…
– И как же?
– Ну вариантов много разных. А ещё Костя говорит, что надо по этой теме с тобой посоветоваться…
– Со мной? С чего это?
– А он говорит, что ты офицер. Значит, умный. Можешь помочь.
– А с чего он взял, что я офицер?
– Так это… Ты ж с «духами» насчет отмены уколов тогда добазарился…
– И что? Ну добазарился…
– Так Костя говорит, только офицер мог добазариться…
От этой странной, но давшей верный результат логики Глинский чуть было не остановился:
– Да заебали вы уже меня в офицеры производить! Один мудак какой-то слух пустил, а за ним все – как бараны в маленькой деревне.
– Так я же…
– «Я же, мы же»… Завязывай языком мести, видишь, пришли уже.
Сироткин молча и послушно кивнул. Он явно признал в Абдулрахмане лидера и всем своим видом показывал, что готов выполнять любые его поручения.
…Свалкой назывался не очень каменистый склон, изрытый спускающимися вниз траншеями – каждая метров по двадцать длиной. Когда одна траншея заполнялась всякими отходами, параллельно ей рыли новую – почти до самого рва, на дне которого сливали нечистоты. А чуть подальше, на подъеме в гору, закапывали усопших пленников. Да и курсантов, бывало, тоже. Борис нервничал, дёргался, опасаясь, что почти заполнившуюся мусором траншею уже закопали – накануне сюда зачем-то гоняли узников-бабраковцев… Но, видимо, гоняли их по какому-то другому делу, поскольку мусорная траншея осталась открытой, незакопанной.
Борис даже дух перевёл, словно от того, закопали траншею или нет, зависела его жизнь.
Глинский помог Валере слить бочку с дерьмом в ров, а потом они вместе оттащили опорожнившуюся тару к большой и глубокой дождевой луже. На краю этого небольшого и весьма недолговечного «водохранилища» бывший ефрейтор встал на колени и долго с удивлением рассматривал своё отражение. Словно пытался узнать, а не узнавал. Глинский понимающе вздохнул. Своё отражение он разглядывать не собирался. В отличие от своих собратьев по крепостному сидению, Мастери прекрасно знал, как сам он выглядит, ведь с машин, которые он чинил, зеркала не снимали. Так что Борис был в курсе, что в свои двадцать семь выглядит – хорошо если на сорок пять, а не на полновесный полтинник. Сединой его припорошило очень прилично, на полголовы, не меньше… Куда там Вите Луговому по части быстрого старения с Глинским тягаться!
Вспомнив Хулета и их последнюю встречу, Борис грустно улыбнулся, но тут же тряхнул головой, отгоняя расслабляющие, а следовательно, не нужные сейчас воспоминания. Глинский дёрнул бывшего ефрейтора за дырявый рукав неопределенного цвета:
– Слышь, Валера, ты тут чашку прополощи пока, а я схожу погляжу – нет ли чего для моих снадобий полезного… Если трудно будет – вот, можешь афганцев припахать!
Сироткин кивнул. Вторую – курсантскую – бочку с дерьмом волокли двое новеньких – пленные афганцы, появившиеся в крепости буквально пару дней назад. Никто толком о них ничего и узнать не успел, ни как зовут, ни кто такие. Но на неграмотных солдат они вроде бы не походили. Афганцы с курсантской бочкой шли «вторым номером», сильно отставая от Джелалуддина с Мастери. Когда Глинский подошёл к мусорной траншее, афганцы ещё даже не дошли до места слива нечистот. Охранники на отлучку Бориса от вверенной ему бочки посмотрели сквозь пальцы: все знали, что Абдулрахман везде, где можно, собирает всякую дрянь для своих чудодейственных комочков.
Охота этому знахарю-целителю в мусоре копаться – пусть себе копается! Всё равно он там ничего ценного не обнаружит. По этому мусору уже не один десяток курсантских ног прошёл, моджахеды – ребята небогатые, всегда проверят, нет ли чего ценного на поживу, так сказать…
Глинский не знал, что он ищет. Он просто надеялся, что натолкнётся на что-то, похожее на знак, на сигнал… Борис очень ждал весточку от Родины, доказательство того, что о нём помнят, что его не забыли, что «мероприятие, шифр „Виола“ продолжается…».
«Виола»…
Глинский успел сделать всего несколько шагов по плотно слежавшемуся мусору, как едва не наступил на смятую пустую круглую пластиковую коробочку от хорошо знакомого финского сыра. А рядом валялась ещё одна… и ещё… Борис нашёл целых три пустые упаковки. И на каждой было написано «Viola». Эти пять латинских букв на трёх помятых пластиковых крышках пробили Глинского насквозь. Он даже за грудь схватился, так сердце застучало.
«Мать моя… Виола… Виола, черт меня побери! Виола!! Это сигнал… Точно-точно… Пять букв – май, может 5 мая? Не бывает таких совпадений… Сначала „хванчкара“, теперь „виола“… Генерал ещё на даче смеялся, обещал пару коробок прислать… Вот, снова прислал! Значит, Мастер был где-то рядом. Значит, всё в порядке, мероприятие шифр „Виола“ идёт своим ходом… Значит, Родина получила сообщение… Родина ждёт… Господи Боже, сущий на небеси… Бисми Ллахи ар-Рахман ар-Рахим…»