Война среди осени
Шрифт:
Он покачал головой и сделал глоток из чаши. Лиат показалось, он тоже хочет потянуть время. Оба долго молчали. Наконец Маати кашлянул.
— Как Найит?
Лиат заметила, что он предпочел назвать мальчика по имени. Не сказал «наш сын».
Она рассказала ему о работе Дома Кяан, о том, что делал Найит. Как он своим трудом заслужил должность распорядителя, хоть и был сыном главы Дома. Как нашел свою любовь и женился, как стал отцом. Маати прикрыл дверь и развел огонь в очаге.
Странно, но про Найита оказалось говорить легче всего. Маати слушал ее, смеялся, приходил в восторг, радовался и огорчался, жалел, что не может разделить с ними то, что давно уже прошло. Ее слова были для него, как для пустыни — дождь. Маати впитывал и любовно сохранял каждую каплю. Лиат рассказывала все, что могла вспомнить: про Найита, его друзей и первых подружек, про город, про все на свете. Отчасти она просила этим прощения, отчасти — приносила жертву. Свечи заметно истаяли, когда Маати наконец спросил, где Найит, остался ли он в Сарайкете. Лиат нехотя покачала головой.
— Он ждет на постоялом дворе. Я не знала, как у нас пройдет встреча. Не хотела, чтобы он увидел, если бы мы не смогли поладить.
Руки Маати начали складываться в какой-то жест — наверное, отрицания, — и замерли. Он посмотрел на нее. Во взгляде были годы тоски. Слезы навернулись на глаза Лиат.
— Прости. Если это чего-то стоит, прости, Маати-кя.
— За что? — спросил он, и ей стало ясно: он хочет понять, за что именно.
— Что тебя не было в его жизни.
— Но ведь не ты одна так решила. Я сам сделал выбор. А теперь я был бы счастлив с ним встретиться.
Он тяжело вздохнул и заткнул бутылку пробкой. Солнце давно зашло. От прохладного ветерка, напоенного благоуханием ночных цветов, по коже у Лиат побежали мурашки. Только от ветерка. Не от страха.
— Ты не спросил, зачем я приехала, — произнесла она.
Посмеиваясь, Маати откинулся на спинку кушетки. Щеки у него раскраснелись от жара свечей и выпитого вина, глаза поблескивали.
— Хотелось верить, что ради меня. Чтобы залечить старые раны, помириться.
Злость, о которой она подумала вначале, уже была здесь, гуляла под покровом легкого, шутливого тона. Лиат поняла, что упустила момент. Нужно было просить до того, как она сказала, что Найит в городе, до того, как в памяти всплыли горькие воспоминания.
Маати принял позу вопроса, приглашая открыть ему истинные планы.
— Мне нужна твоя помощь, — сказала она. — Я должна добиться аудиенции у хая.
— Хочешь поговорить с Отой-кво? Ну, так моя помощь тут ни к чему. Достаточно…
— Ты должен помочь мне убедить его. Стать на мою сторону. Мы вместе должны убедить его, чтобы он начал переговоры с даем-кво.
Маати прищурился и склонил голову набок, словно человек, решающий головоломку. Лиат поняла, что краснеет. Она много выпила и владела собой не так хорошо, как надо бы.
— Переговоры с даем-кво? — переспросил он.
— Я следила за тем, что происходит в мире. И за гальтами тоже. Для того Амат Кяан и основала Дом. Я много лет вела записи и учетные книги. Знаю о каждом договоре, заключенном гальтами в летних городах, о каждом их судне. Всегда знаю имя капитана, почти всегда — какой груз лежит в трюме. Знаю, Маати. Я наблюдаю за их темными делишками. И даже помешала им несколько раз.
— Гальты и тут мутили воду, когда началась война наследников. Это они поддерживали ту женщину, сестру Оты-кво. Он с полуслова поверит всему, что ты скажешь про гальтов. Но при чем тут дай-кво?
— Без него они не станут действовать. Он должен сказать, что это правильное решение. Иначе они откажутся.
— Кто и что не станет делать? — нетерпеливо спросил Маати.
— Поэты, — ответила Лиат. — Они должны уничтожить гальтов. Убить их как можно скорее.
Ота пригласил их позавтракать, будто аудиенция была просто встречей старых друзей. Стол накрыли на высоком балконе, с которого открывался вид на просторы южных полей. Внизу лежал город: черные мостовые, острые гребни медных и черепичных крыш. Над ними стояли башни, а выше них были только солнце и облака. Ветер пах пронзительной свежестью, зеленью весны и едким дымом кузниц. На низком каменном столе стояли хлеб и сыр, соленые оливки, миндальные орехи с медом, форель в лимонном соке, телячий язык, украшенный кусочками апельсина. Только боги знали, где поварам в такую пору удалось раздобыть апельсин.
И все же к угощению никто не притронулся.
Маати представил друг другу Оту, Киян, Лиат и Найита. Молодой человек, сын Лиат, изобразил подобающие случаю позы, сказал подходящие для знакомства слова и встал позади матери, будто телохранитель. Маати прислонился спиной к каменной балюстраде. Ота, чинный и скованный, под пристальным, тревожным взглядом бывшей возлюбленной как никогда чувствовал себя хаем Мати. Он изобразил позу вопроса, и Лиат передала ему вести о событии, которое переменило судьбы мира: у гальтов появился свой поэт.
— Его зовут Риаан Ваудатат. Он четвертый сын знатной семьи из Нантани. Когда ему исполнилось пять лет, отец отправил его в школу поэтов.
— Это было много лет спустя после нас, — добавил Маати. — Мы его не знаем. По крайней мере, не по школе.
— Дай-кво взял его на обучение, и Риаан поселился у поэтов, — продолжила Лиат. — Восемь лет назад. Он подавал надежды, в селении его уважали. Дай-кво разрешил ему готовиться к пленению нового андата.
Киян, сидевшая рядом с Отой, наклонилась, приняв позу вопроса.
— Разве это разрешено не всем поэтам?
— Мы все пробуем силы в подготовке пленения, — сказал Маати. — Мы знаем достаточно, чтобы понять, что это и как оно действует. Но лишь немногим позволяется применять знания. Если дай-кво решит, что ты можешь удерживать плененного андата, тебя посылают к другому поэту, и ты готовишься принять его работу, когда он состарится. Если же у тебя есть дар, дай-кво разрешает тебе пленить нового андата. На это уходят годы. Твою работу читают другие поэты и дай-кво, ее бранят, рвут на кусочки и собирают снова, и так по десять раз. А может, и больше.