Война в тылу врага
Шрифт:
После смеялись: как в воду глядел! Впоследствии трое из числа присутствовавших на пирушке получили звание Героя Советского Союза. А спустя день была принята радиограмма о высылке самолета на Червонное, предназначенного для меня.
«Аэродром» кипел людьми, бойцы валили крупные деревья, выкладывали из них условленный знак и зажигали их целиком. Это было великолепное зрелище: столбы пламени в темноте на зеркально чистом льду.
Извещенный по радио о прибытии самолетов, Сидор Артемович стоял на берегу со своим штабом, и я находился тут же со своими товарищами. Отряд уже был официально передан мною капитану Черному, а я ждал свою заветную
И вот воздушные корабли появились, вот первый опустился на лед. Он уже подруливал к костру, как лед внезапно затрещал — самолет начал проваливаться. Летчики едва успели выскочить, и машина быстро погрузилась, лишь фюзеляж ее виднелся над поверхностью озера. В воздухе крутилось еще с полдюжины самолетов, ожидая посадочного сигнала.
Штабные работники в растерянности суетились вокруг Ковпака, ожидая от него решающего слова.
— Что делать? Давать сигнал?
— Не давать ни в коем случае!
— Давать немедленно!
— Что делать?
Сидор Артемович с минуту смотрел на эту суету.
— Вы не знаете, что делать? Немедленно сажать самолеты на лед!
И тут в последний момент не обошлось без его железной руки. Самолеты один за другим удачно сели на лед, разгрузились и, приняв раненых и больных, благополучно взлетели ввысь.
В следующую ночь приземлился еще один самолет.
На подводах лежали еще не отправленные раненые Сидора Артемовича. При свете костров мелькала коренастая фигура Петра Петровича Вершигоры, очищавшего линию старта от подвод и любопытных. Он кричал на какого-то рослого плечистого человека, размахивая кулаками, и подпрыгивал.
В воздухе засветились мощные фары.
— Мой или ваш? — спросил я у Ковпака и Руднева, стоявших рядом.
— Да не все ли равно?! — ответили мне в один голос командир и комиссар. — Садитесь и летите, только разрешите нам вашу машину догрузить нашими людьми. А то жаль отпускать самолет недогруженным.
После крепких рукопожатий со своими и ковпаковцами мы погрузились в самолет. Рядом со мной заняли места Шлыков и Бриль.
Прощальные возгласы провожающих заглушил рев моторов. Самолет задрожал, затем качнулся и тронулся вперед, быстро набирая скорость. Мы выглянули в последний раз в окна.
Вершигора сдерживал напиравших сзади провожающих. Но вот один из бойцов вырвался за запретную линию и побежал рядом с плоскостью самолета, размахивая шапкой. Это Валентин Телегин приветствовал улетающего друга.
Чувствовалось, как под колесами нагруженной до предела машины трещал и прогибался лед, пришедший в продольные колебания. Но с каждой секундой давление уменьшалось, и машина, незаметно оторвавшись от гибкой стартовой дорожки, начала плавно набирать высоту.
Шлыков, упершись носом в слюду, еще что-то кричал Телегину и размахивал руками, но под самолетом была уже пустынная ледяная поверхность, покрытая глубоким пушистым снегом.
Нам предстояло около двух с половиной часов лететь над территорией, занятой противником. Парашютов, у нас не было.
Была лунная ночь, но все вокруг тонуло в легкой туманной дымке. Равномерный рокот моторов действовал успокаивающе. Температура заметно снижалась. Внизу мутносерая пелена снежного покрова постепенно растворялась в тумане. Мы подходили к линии фронта.
Прошло несколько минут, по нас не стреляли. Высота стала постепенно уменьшаться, значит линия фронта осталась позади. Под нами поплыла освобожденная, израненная земля. Снежная
Нам больше ничто не угрожало. Впереди — Москва, которую враг уже не беспокоил воздушными налетами. Зенитчики и ночные ястребки-перехватчики по-прежнему охраняли подмосковное небо. Но это уже делалось только «на всякий случай». Врагу было не до налетов на Москву. На некоторых участках фронта он отползал на запад, оставляя бесчисленные ряды могил с крестами, накрытыми касками.
Москва с каждой минутой приближалась. И по мере того как встреча с ней становилась все ближе и реальнее, наше волнение нарастало. Самолет приземлился на Щелковском аэродроме, а нас ожидали на другом. Но какое это могло иметь значение, когда под нами была родная подмосковная земля. Широкое поле аэродрома мигало разноцветными сигнальными огнями. На расчищенных стартовых дорожках еще взлетали и опускались тяжело-груженные машины. Туда они везли взрывчатку, оттуда раненых людей. Одно для разрушения и смерти, другое для восстановления и жизни.
Вот они, две стороны одного процесса, имя которому — ВОЙНА.
«Странное время, — подумал я, глядя на раненых бойцов. — Пожалуй, они, потерявшие столько крови, счастливее того, кто отсиделся на задворках, за спиной других, и сохранил себя». До Москвы добирались на автобусе вместе с ранеными. У нас на руках не было никаких документов. А нам еще нужно было добираться до своей квартиры.
Начинался рассвет. Ночь мы не спали, и спать не хотелось. Шутка ли, — ужинали за шестьсот километров за линией фронта, а завтракать собирались в Москве, где можно будет по-настоящему умыться и спокойно сесть за стол в домашней обстановке, в кругу родных и знакомых! Здесь жизнь и напряженный труд людей надежно охранялись. И хотя враг был еще недалеко — в Гжатске и Ржеве, москвичи чувствовали себя спокойно.
Часть четвертая
Всем народом
1. Снова на запад
Плакаты на стенах домов. Требовательный, острый взгляд на мужественном лице женщины и лозунг: «Родина-мать зовет!»
Москва по-новому пленила меня своим суровым обликом. Я всматривался в каменные складки ее улиц, ища то, чем она жила и боролась, что обеспечило ей стойкость, упорство и неприступность. Я видел надолбы и ежи на окраинах, переулки, перегороженные (Баррикадами, мешки с песком, громоздившиеся вдоль баррикад и закрывавшие высокие витрины магазинов. Я видел людей разных профессий, работающих на заводах и в штабах, видел суровые лица москвичек — старых и молодых. Всюду одно — стремление к победе.
Лозунги партии на стенах и в газетах, запросы, замыслы людей казались слитыми воедино и устремленными, как таран, против фашистских оккупантов. Москва была та и не та, что раньше, когда я покидал ее. Она была менее нарядна, но словно возмужала. И люди стали суровее, спокойнее, проще. Город жил напряженной прифронтовой жизнью. Враг все еще стоял неподалеку, в Гжатске, но лицо города было уверенным и твердым, — лицо первой европейской столицы, не сдавшейся врагу.
В Москву вернулся я с передовых позиций. Многое сделано, испытано, преодолено ценой огромных напряжений. У меня за плечами тысячи пройденных Километров по тылам врага, в памяти незабвенная первая военная зима с ночами у костров под открытым небом.