Война в тылу врага
Шрифт:
У москвичей остались позади незабываемые октябрь и ноябрь первой военной осени, работа по три смены у станков, короткий отдых в цехе, скудный завтрак.
И то, что я, еще несколько дней тому назад скрывавшийся в дремучих лесах фашистского тыла, мог смотреть в гордые лица москвичей, волновало и радовало меня.
Первые две недели в Москве пролетели быстро: встреча с близкими и друзьями, награждение в Кремле да просто сама ходьба по московским улицам, с их потоками людей и машин, — все это было для меня волнующим и приятным. Ощущение радостной неожиданности приходило ко мне с той минуты, когда я открывал глаза и видел себя в семье, в стенах гостиницы, когда шум родного города, приглушенный зимними рамами, достигал моего сознания. Я думал о том, что меня ожидает дальше: свежий номер «Правды», известия о новых продвижениях
Через пятнадцать дней был закончен и сдан отчет о работе в тылу врага. Я спросил: что же дальше? Мне ответили: «Отдыхай. Ты поработал не плохо и теперь имеешь право отдохнуть. Месяц-другой… а там будет видно…» Я уже видел себя на работе в аппарате. Это никак не отвечало моим настроениям.
И я твердо решил отложить свой отпуск до конца войны. Воздух Москвы был полон предчувствиями победы, и я не мог просто сидеть и ждать, я должен был бороться с врагом, чтобы ускорить ее приход и встретить в рядах передовой колонны.
Однако и на этот раз пришлось потратить немало усилий и времени, прежде чем я получил определенное назначение. Были всевозможные предложения и варианты, среди них — предложение вернуться в свое соединение, теперь носившее мое имя. Но это предложение я отклонил: мой заместитель, товарищ Черный, прекрасно освоился с диверсионной работой, умело руководил отрядами, и не было никакого смысла менять это руководство. А вот группа Топкина, в Брестской области, все еще оставалась без командира. По имевшимся в Москве сведениям, она неплохо действовала, но она обросла тысячами местных партизан, и управление этими тысячами было не легким — время от времени оттуда поступали тревожные сигналы.
В Брестской области еще летом 1942 года возникло несколько крупных партизанских отрядов. Большинство их базировалось в лесах Ружанской пущи и так называемых «Волчьих норах». Отряды имени Щорса, имени Калинина, «Советская Беларусь» и многие другие сформировались здесь главным образом из окруженцев и бежавших из фашистского плена бывших бойцов и командиров Красной Армии. Руководство отрядами до приземления группы Топкина осуществляли Иосиф Павлович Урбанович и Иван Иванович Жижко, оставленные ЦК КП(б) Белоруссии на подпольную работу в тылу у гитлеровцев. Урбанович и Жижко создали подпольный антифашистский комитет, который первое время и руководил партизанским движением. Оба эти товарища не имели достаточного опыта партийной работы, не служили в армии, а главное — не имели регулярной связи с ЦК КП(б) Белоруссии и Центральным штабом партизанского Движения. Поэтому им не под силу было навести порядок и дисциплину в отрядах, преодолеть партизанщину и распущенность. И даже созданный ими антифашистский комитет, занимающийся в основном массовой и пропагандистской работой, не мог наладить военное руководство.
В сентябре 1942 года в Брестской области была выброшена десантная группа капитана Топкина, о котором я уже говорил выше. Группа имела радиостанцию. Войдя в сношение с этой группой, Урбанович и Жижко получили возможность установить связь с Москвой. Капитан Топкин, старший политрук Цветков и старший лейтенант Алексейчик охотно приняли предложение Урбановича и общими силами стали наводить порядок среди отрядов, стихийно образовавшихся в Брестской области.
Москвичам удалось переключить часть отрядов на подрыв вражеских эшелонов и организацию диверсий на шоссе против автоколонн противника, но навести дисциплину и сделать эти отряды полностью боеспособными товарищам не удалось. Урбановичу и Топкину предоставилась возможность также организовать вывозку авиабомб со склада, оставшегося невзорванным при отходе советских войск. С этого склада было вывезено около сотни подвод тяжелых снарядов. Выплавленный путем кипячения авиабомб в воде
У товарищей создалась, таким образом, возможность запастись взрывчаткой на подрыв большого количества вражеских эшелонов. Но недисциплинированность в отрядах помешала осуществить это важнейшее мероприятие в широких масштабах. Благоприятный момент для добычи взрывчатки был упущен, и гитлеровцы вывезли авиабомбы в более надежное место. Да и добытая уже взрывчатка не была рационально использована. В отряде «Советская Беларусь» находились лихачи, которые закладывали для подрыва одного фашистского эшелона не одну сотню килограммов тола. Паровоз в таких случаях разрывало на куски, но разрушения в эшелонах мало чем отличались от тех, которые давал взрыв трех-пяти килограммов тола.
Это ненужное ухарство было выгодно только врагу. Но чтобы бороться за настоящую воинскую дисциплину, надо было иметь авторитет, крепкую руку и твердый характер.
Мне казалось, что именно в Брестской области я смог бы с пользой для общего дела применить весь свой опыт, и я предложил себя в качестве командира группы Топкина. Это предложение было принято. Перед вылетом я побывал в ЦК ВКП(б) и у секретаря ЦК КП(б) Белоруссии товарища Пономаренко. Полученные мною руководящие указания содержали в себе ясную политическую установку на организацию всенародной войны против фашистских оккупантов.
Мои спутники, Александр Шлыков и Лаврен Бриль, успевшие уже навестить всех своих родных и многих знакомых, начали помогать мне в подготовке к новому вылету, выписывать и получать со складов все необходимое. Приходилось очень торопиться. Ночи становились все короче, и мы рисковали застрять в Москве до августа. Я нетерпеливо считал дни и часы, а вылет все оттягивался из-за непогоды.
21 мая, наконец, нас вызвали на аэродром.
Какая огромная разница между первым моим полетом в фашистский тыл и этим! Теперь вся обстановка подмосковного аэродрома создавала уверенность в успехе. В воздухе, на бетонированных дорожках и на зеленом поле аэродрома было множество машин — от маленьких, юрких истребителей и до тяжелых многомоторных бомбовозов и крупных транспортных кораблей. Вся эта двигавшаяся в разных направлениях масса самолетов подчинялась железной дисциплине и строжайшему распорядку. И все же мысль, сумеет ли летчик вывести самолет к цели, меня по старой памяти тревожила.
Слишком короткая, почти светлая майская ночь делала наш вылет весьма ответственным. На обратном пути наш самолет должен был приземлиться на партизанском аэродроме где-то вблизи Сарн и там дожидаться следующей ночи. Однако на случай невозможности посадки был взят почти двойной запас бензина и до минимума сокращена полезная нагрузка. Наш «ЛИ-2», поднимавший свыше тридцати человек, взял всего четверых и один грузовой мешок. Самолет взлетел с таким расчетом, чтобы с наступлением сумерек пересечь линию фронта.
Было еще светло. Под нами проплывала территория, где побывал враг, и печальная земля открывала свои раны: спаленные, разрушенные деревни, провалы окопов и траншей. Вид искалеченной земли злобой и ненавистью переполнял сердце.
Мы проходили над линией фронта в прозрачных сумерках. Луч вражеского прожектора лизнул правую плоскость самолета. Летчик сделал горку, и пучки лучей пересеклись где-то над нами. Как лезвия гигантских мечей, они рассекали небо в различных направлениях, то в непосредственной близости от машины, то вдали от нее. Из нескольких точек заговорили зенитные пулеметы, но они стреляли, очевидно, по звуку моторов, и вскоре светящиеся струи трассирующих пуль погасли где-то за нами. Самолет шел теперь над территорией, занятой противником. По зигзагообразным путям, проложенным вдоль линии окопов, бегали маленькие черные коробки автомашин с тонкими усиками лучей, пробивавшихся из заэкранированных фар. Через каждые сто, сто пятьдесят метров машины приостанавливались. Очевидно, они развозили по окопам продукты питания и боеприпасы. Их было отлично видно с самолета, и я подумал: «Спустить бы на них тысячу фугасок!» Наш стрелок-радист товарищ Агеев легко вращал над нами свое ловкое, плотно сбитое тело. Он со своим единственным крупнокалиберным пулеметом зорко стерег воздух. Еще на аэродроме я заметил на фюзеляже нашего самолета звездочку, означавшую, что наш мирный транспортный корабль сбил вражеский самолет.