Война за "Асгард"
Шрифт:
— Я признаю наш долг, — склонил голову ас-Сабах. — Он воистину велик. Но поможет ли мое присутствие…
— Предоставь господу судить о том, что поможет его делу, а что — нет, — отрезал Пророк. — Ты отправишься на базу “Асгард” вместе с Робертом Фробифишером. 30 октября, за час до того, как Фробифишер нажмет кнопку и навсегда отделит овец от козлищ, ты выступишь с обращением ко всем мусульманам планеты и объяснишь им, что королевство Аравия и ты лично полностью одобряют происходящее. Можешь не особенно задумываться, как объяснять им это, — мои яйцеголовые уже подготовили для тебя все бумажки, от тебя требуется только толково их прочитать. И вот когда твоя речь прозвучит по всем информационным каналам, когда тебя услышат и увидят все, кто исповедует ислам и для кого твое слово хоть
4. САНТЬЯГО МОНДРАГОН, ЛИТЕРАТОР
Конаково, Поволжье, протекторат Россия,
16 июня 2053 г.
Он проснулся в пять утра от пения соловьев.
Чертовы птицы устроили концерт в ветвях раскидистого дерева, название которого он так и не смог запомнить, хотя честно пытался. То ли метла, то ли бедла. Славянские языки всегда казались ему невероятно сложными.
Не то чтобы Сантьяго Мондрагон не любил соловьев. Милая птичка и поет неплохо. Но тех соловьев, которые заливались сейчас за окнами его спальни, Сантьяго Мондрагон с огромным удовольствием ощипал бы живьем. Он вырвал бы их серебристые язычки, скрутил бы их хрупкие шейки и бросил трупики благородных птиц в выгребную яму. Он проделал бы все это, не испытывая ни малейших угрызений совести. Угрызения совести — роскошь, которую не может позволить себе человек в его положении.
Трели проклятых пернатых перекатывались в голове жутким скрежещущим эхом. Помимо этого в ушах стоял не очень громкий, но постоянный гул, словно от уха до уха внутри черепа была протянута линия высокого напряжения. Ощущения, возникавшие при попытках повернуть голову, описанию не поддавались.
Анализ данных, получаемых от вкусовых рецепторов языка, недвусмысленно свидетельствовал, что последние несколько часов перед сном Сантьяго Мондрагон ел дерьмо. Возможно, запивая его мочой.
Разумеется, его тошнило. Желудок болезненно сокращался, выбрасывая в пищевод небольшие порции жгучей желчи. Хотелось блевать, но он смутно припоминал, что вчера он уже стоял на коленях перед унитазом, засунув два пальца в рот. Впрочем, это мог быть и не унитаз.
Грандиозная пьянка, продолжавшаяся без малого две недели, кажется, закончилась. А может, и не закончилась — за то время, что он жил в Конаково, такие затишья порой случались, и он ошибочно принимал их за окончание попойки. И все же когда-то это должно было закончиться, так почему бы не сегодня?
Сантьяго Мондрагон, для друзей просто Санти, знаменитый писатель и журналист, лауреат Дублинской премии, Букера и полудюжины других литературных премий, никогда еще не переживал такого мучительного, сокрушающего похмелья. И все из-за этих сволочных соловьев!
Если бы он смог выспаться, если бы он дотянул хотя бы до десяти утра! И голова бы болела совсем не так, и тошнота бы наверняка улеглась… Но птицы все испортили. Теперь ему оставалось только мучиться чудовищным похмельем и ждать, пока проснутся хозяева поместья.
— Ихос де путас!' — простонал Мондрагон и сделал попытку подняться с кровати. Это оказалось непросто — гигантская кровать, наполненная каким-то инертным газом, мягко колыхалась под ним, не давая даже привстать на локтях. Совершив очередное конвульсивное движение, Сантьяго неожиданно скатился к центру исполинского ложа, где наткнулся на мирно посапывающую блондинку с просвечивающими сквозь полупрозрачное покрывало сказочными формами.
— Пошел на хер, — сказала блондинка, не просыпаясь. — Fuck you, asshole…2 (-Сукиныдети! (исп.) Пошел ты, задница… (англ.)
Это была Катя, молодая жена Сантьяго Мондрагона. Он женился на ней месяц назад. Свадьбу играли в Санта-Барбаре, штат Калифорния. Почему-то все русские девушки мечтали о свадьбе в Санта-Барбаре. После свадьбы молодожены съездили на две недели на Гавайи, а затем поддались на уговоры старшего брата Кати и навестили его поместье на берегу чудесной русской реки Волги. Это оказалось стратегической ошибкой, но всю ее глубину Сантьяго понял только сейчас.
Он принялся отползать от Кати, продолжавшей бессвязно бормотать сквозь сон разнообразные
Покачиваясь, Сантьяго Мондрагон подошел к огромному панорамному окну, открывавшемуся прямо в сад. В первый день им с женой отвели роскошную спальню на втором этаже, но после того, как абсолютно пьяная Катя свалилась с верхней ступеньки лестницы и вывихнула лодыжку, пришлось переселиться на первый. Здесь, впрочем, тоже было неплохо — до сегодняшнего пробуждения.
За хрустальным окном, рассыпавшимся бесчисленными алмазными гранями в верхней полукруглой части и прозрачным до синевы горного воздуха, прямо перед глазами раскинулся утренний, мокрый от росы, трепещущий под первыми солнечными лучами сад. Где-то там скрывались в ветвях дерева с непроизносимым названием проклятые соловьи. Сантьяго толкнул окно рукой — на секунду на невидимом стекле обозначились и растаяли бледные контуры ладони, — и окно послушно сдвинулось, пропуская его в сад. Он перешагнул невысокий порог и по пояс ушел в сырую траву. Из травы тут и там торчали синие метелки каких-то цветов, так что место, где он стоял, можно было с некоторой натяжкой назвать клумбой. Голые ноги неприятно холодило, под ногами расползалась скользкая земля — ночью шел дождь, и листья намокли не только от росы. Но воздух был чист и свеж, нескольких его глотков хватило, чтобы сдавившая обручем виски боль слегка отпустила. Санти покрутил головой, определяя местонахождение соловьев. Пошарив в траве, подхватил с земли крупный камень и, примерившись, запустил его в крону высокого дерева. Трель оборвалась, послышалось возмущенное трепыхание крыльев, с веток закапали крупные холодные капли.
— Ты чего, Санек, — сказал откуда-то из кустов глуховатый насмешливый голос, — птичек вышел пострелять с утра пораньше?
— Аньтон, — выговорил Санти с какой-то отвратительной, заискивающей интонацией, — мне очень плохо. Я почти умираю, Аньтон. .
Кусты раздвинулись. Их раздвинули две могучие волосатые ноги, согнутые в коленях. Мондрагон, без особого, впрочем, удивления, увидел за кустами делавшего стойку на руках человека, все облачение которого составляла странного вида набедренная повязка. Человек этот смотрел на Мондрагона снизу вверх, в глазах его сверкали сумасшедшие искорки.
— Да, брат, — человек растянул большой рот в напряженной улыбке, — тяжело тебе сейчас. Ну, ничего, от этого не умирают.
Он крякнул и, толчком выпрямив мощные руки, дугой изогнулся в воздухе и пружинисто вскочил на ноги. Потом приблизился к Мондрагону, поправляя на ходу набедренную повязку.
— Кисло выглядишь, Санек, кисло, — пробормотал он — Что ж, диагноз ясен, будем лечить
Сантьяго передернуло. За то недолгое время, которое он провел в компании своего нового шурина Антона Сомова, ему приходилось слышать выражение “будем лечить” не раз и не два. Как правило, вслед за этим на свет появлялась бутылка “Смирновской” или “Боярской”, совершенно термоядерной местной водки, которую Сантьяго Мондрагон еще три недели назад отказался бы использовать иначе, кроме как в качестве средства для усыпления безнадежно больных собак. Но на этот раз все вышло по-другому. Антон железными пальцами сжал не слишком широкое запястье Мондрагона и, не обращая внимания на его слабые протесты, поволок куда-то в глубь сада. Поначалу Сантьяго еще пытался сопротивляться, но силы были слишком неравны, и вскоре он с удивлением обнаружил, что бежит. Мокрые ветки, словно средневековые розги, с оттяжкой хлестали по голому телу, ноги постоянно наступали на острые камушки, пару раз щиколотки обожгло крапивой, но безумный бег все продолжался и продолжался. Сомов легко и размашисто бежал впереди, казалось, совершенно не чувствуя ни этих мелких неудобств, ни того, что ему приходится тащить за собой Мондрагона. Господи, подумал Сантьяго, когда же это закончится?