Война за "Асгард"
Шрифт:
Сантьяго вздохнул и стащил с себя мокрые плавки. Он трудно привыкал к поразительным обычаям поместья.
— Пошли, — скомандовал Антон, и они полезли на косогор, с которого Сантьяго совершил свой вынужденный полет полчаса назад. — Я Валере сказал, чтобы завтрак пораньше сегодня подавал, как чувствовал…
На гребне косогора Сомов обернулся и произнес мечтательно:
— Какая, блин, страна была…
Санти проследил направление его взгляда. За широкой, отливающей в лучах утреннего солнца голубоватой сталью рекой еле различимая в туманной дали темнела кажущаяся отсюда совсем невысокой стена леса. Ни домов, ни промышленных зон — обычных деталей ландшафта крупных европейских рек. Природа
Он знал, конечно, что таких мест в протекторате совсем немного. Многие районы страны были чудовищно загажены, погублены безумием и жадностью предыдущих поколений, непригодны для жизни. Там, к востоку от Волги, приходили в упадок покинутые города Урала, которые, по слухам, боялись посещать даже чистильщики Службы генетического контроля. Южная граница протектората, проходившая по Кубани, сотнями километров колючей проволоки отсекала страну от радиоактивных зон Северного Кавказа. По размерам экологической катастрофы Россия уступала только Индии и Бразилии — так, во всяком случае, считали эксперты Совета Наций. Но теперь Мондрагон имел все основания сомневаться в их правоте.
Поместье Сомова растянулось на пятнадцать километров по берегу Волги. По странному русскому закону, хозяин поместья считался и хозяином реки — во всяком случае, ее пятнадцатикилометрового участка. Мондрагон припоминал, что шурин рассказывал что-то о мощных японских очистителях, которые он установил выше по реке сразу после покупки имения. Лес на противоположном берегу Сомову не принадлежал, но он как-то договорился с губернатором и время от времени высылал туда команду своих специалистов, содержавших чащобу в порядке. “Я же на него смотрю, — объяснил Мондрагону Антон — А если там какой-нибудь урод пожар устроит? Что мне, на угольки любоваться?” Теперь еще выяснялось, что хитрые русские подделывают данные о химическом составе своей воды… Если же принять во внимание тот факт, что поместье Сомова было далеко не единственным земельным владением на берегах Волги, становилось ясно: русские неплохо устроились.
Будто услышав его мысли, Антон сказал:
— Если бы не я, хрен бы ты такую красоту увидел. У меня, брат, лучшие земли на всей Волге. А когда-то, говорят, вся Россия такой была…
Сантьяго кашлянул.
— Знаешь, Аньтон, по-моему, Росья и сейчас очень красивая страна.
Сомов неожиданно рассердился.
— Что бы ты понимал, испанец хренов! Все ресурсы высосали, полстраны в помойку превратили, две трети людишек на свою стройку века угнали, Сибирь оттяпали, суки, одна Москва осталась… Если бы не мы, здесь вообще бы пустыня была, ясно тебе? И одни крысы бегали бы, как в Чечне!
Ничего нового для себя Мондрагон не услышал. Похоже, тема национальной катастрофы и утраты статуса великой державы превратилась для его шурина в идею фикс. Эта идея так или иначе присутствовала во всех застольных разговорах, которые велись в поместье. Неважно, кто выступал зачинщиком — сам хозяин или его гости. Поначалу Сантьяго считал такое пристрастие к вкладыванию перстов в язвы проявлением своеобразного славянского мазохизма, но потом стал склоняться к мысли, что мнимое самоуничижение на деле служит лишь отправной точкой для развития идеи мессианского предназначения нового русского дворянства, к которому принадлежали вновь обретенные родственники Мондрагона.
Род Сомовых насчитывал всего два поколения, но генеалогия большинства дворянских семейств протектората не отличалась древностью. Как понял Мондрагон из рассказа шурина, к настоящей аристократии относились здесь только богатые землевладельцы, а обладатели громких титулов
— Пойдем, — вздохнул Антон, — водка стынет. Сантьяго вздрогнул.
— Не хочу показаться невежливым, но я твердо решил — больше никакой водки. Две недели — слишком большой срок. Ты знаешь, Аньтон, я не… как это выразиться… кто не пьет из принципа…
— Не трезвенник.
— Да-да, не трезвенник. Но сегодня я почувствовал — пора остановиться.
— Ты зачем камень в дерево кинул? — полюбопытствовал Сомов, не замедляя довольно быстрого шага.
— Там были птицы, — охотно пояснил Мондрагон. — Шумели. Очень болела голова.
— Понятно. Тогда нормально Я грешным делом решил, что тебе белочка на плечо села.
— Какая белочка? — осторожно поинтересовался Сантьяго, почувствовав подвох. Ему не понравилось, как спокойно воспринял Сомов его решение.
— Горячка белая. Делириум тременс. Ты не думай, Санек, мне тоже проблемы не нужны. Если ты здесь с катушек съедешь, мне Катька… ну, в общем, жена у тебя та еще стерва, это ты просто пока не разглядел как следует. Не посмотрит, что брат родной, вмиг открутит все, что крутится…
— Значит, ты не обидишься? — Мондрагон облегченно вздохнул. — Правда, это не есть неблагодарность, я очень ценю то, как ты нас принимаешь… Осенью приезжай ко мне в Андалусию, наши красные вина славятся на всю Испанию…
Они проломились через орешник и вышли на широкую залитую голубоватым спектролитом дорогу. Спектролит местами потрескался, в неглубоких лужах пронзительно синела вода.
— Дороги, — босая ступня Сомова с силой опустилась в одну КЗ луж, — вот проклятие земли русской! Два года как проложили, сволочи…
— Не расстраивайся, — сказал Сантьяго. — Если бы римляне строили свои дороги в таком климате, у них вышло бы то же самое. Катя мне говорила, что зимой тут бывает до минус СО-рока.
— Вот приедешь ко мне в январе, увидишь, — пообещал Антон. — Только дело тут не в климате, Санек. Совсем не в климате…
На всякий случай Мондрагон не стал развивать эту тему, не без основания предположив, что в конечном итоге все сведется к пьяным слезам по безвозвратно утраченной России-матушке. Он вежливо промолчал, рассеянно скользя взглядом по огромным корабельным соснам, окаймлявшим дорогу.