Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Шрифт:
– Ничего я не думаю… Просто так лучше будет. У меня дружок один был с «курса дураков» [34] , так вот он любил приговаривать: «Лучше перебздеть, чем недобздеть».
– А почему в прошедшем времени? Почему был?
– Сбили его в прошлом году в Анголе – он на транспортнике бортпереводчиком летал…
Ребята помолчали, потом Андрей швырнул вниз, на землю, взорвавшуюся оранжевыми искрами сигарету и искоса глянул на Новоселова:
– Илюха, ты ведь меня не знаешь совсем… И я ведь не ваш – я гражданский…
34
«Курс дураков» – так называемые ускорники в ВИИЯ – афганисты и португалисты;
– Какая разница – гражданский, кадровый, вместе живем, вместе едим… А насчет того, что мало знакомы, так я тебя проинтуичил. Вроде не похож ты на суку потную…
Обнорский хмыкнул польщенно и скептически одновременно:
– А если ты все же ошибаешься?
Илья сделал последнюю затяжку, выкинул окурок и насмешливо глянул на Андрея:
– Если ошибаюсь, значит, ты гениальный актер, а я – мудак и мне не повезло. Хотя ничего такого особенного я ведь тебе и не говорил, правильно? Ладно, пошли спать, поздно уже, тебе завтра вставать сосранья…
«Тропой разведчика» в Седьмой бригаде называли полосу препятствий, которую начали строить в месте новой дислокации бригады еще до прилета Андрея в Аден. В Советской Армии эта полоса вряд ли кого-нибудь могла сильно удивить, но в Йемене ее открытие стало довольно значительным событием в жизни местных вооруженных сил.
«Тропа разведчика» занимала площадь, равную примерно футбольному полю, и состояла из двадцати объектов разной категории сложности – трамплины, горки, лесенки, лабиринты, рвы и стены, имитирующие развалины домов. Собственно говоря, торжественное открытие «тропы разведчика» было несколько преждевременным – полосу оставалось оборудовать огневыми рубежами, чтобы проходящие ее десантники могли вести на ходу огонь по появляющимся с разных сторон мишеням. Тем не менее ждать не стали, поскольку на мероприятие заранее были приглашены большие шишки – начальник генерального штаба Алейла и министр внутренних дел Али Антар. Генерал Алейла был в Южном Йемене человеком очень авторитетным и влиятельным, пожалуй, реальной власти у него было побольше, чем у министра обороны. Поговаривали даже, что сам лидер оппозиции Абд эль-Фаттах Исмаил – не более чем игрушка, марионетка в руках Алейлы. Министр внутренних дел Али Антар также принадлежал к клану оппозиции, и то, что на открытие «тропы разведчика» в бригаду спецназа приехали сразу два крупных оппозиционера и ни одного серьезного представителя президента Али Насера, говорило о многом. Это была своего рода демонстрация силы. Комбриг Абду Салих целовался и обнимался с высокими гостями, а замполит майор Мансур выглядел мрачнее тучи – не улыбался, а как-то нехорошо щерился… Разных офицеров понаехало много, прибыл и Грицалюк со своим «подсоветным» – начальником местного ГРУ. Кука держался поодаль от них, и Андрей убедился в справедливости слов Ильи о том, что переводчик полковнику абсолютно не нужен, – Грицалюк тараторил по-арабски, как исправный пулемет.
Поначалу открытие «тропы разведчика» шло в лучших советских традициях: длинную и маловразумительную речь о необходимости защиты революции от посягательств империалистов сказал Алейла, его сменил Али Антар, а потом на маленькую импровизированную трибуну забрался Грицалюк. Обнорский слушал его вполуха: думал о своем и мечтал о том, чтобы эта нудная церемония поскорее закончилась, – стоять в строю бригады под набиравшим с каждой минутой силу солнцем было утомительно. Между тем Грицалюк перегнулся с трибуны и что-то, улыбаясь, сказал Алейле, начальник генштаба оживился и закивал. Грицалюк выпрямился и закончил свое выступление неожиданно:
– Для того чтобы открытие полосы препятствий было настоящим, ее надо обновить, как говорят в Союзе. Сейчас ее показательно пройдут два офицера – йеменский и русский.
Бригада оживилась, загомонила в предвкушении зрелища. «Интересно, – подумал Андрей, – кого из русских он имеет в виду? Кукаринцев, что ли, побежит?»
Однако Кука, одетый в легкие брюки и рубашку с короткими рукавами, явно был экипирован не для физических упражнений. Грицалюк что-то сказал ему, и капитан направился к Обнорскому:
– Ну, студент, не подведи – не зря же тебя шеф в своей речи в офицеры произвел…
Андрей непонимающе закрутил головой, а Кука продолжил, улыбаясь:
– Давай, давай, выходи на рубеж и не срами отечество. Ты же у нас спортсмен, для тебя эта полоса – раз плюнуть…
– Да, но… – растерялся Обнорский. – Я же никогда не пробовал…
– Вот и попробуешь заодно, – засмеялся Кука. – Все когда-нибудь случается в первый раз…
Андрей обернулся к Дорошенко, но Семеныч ответил ему лишь растерянно-умоляющим взглядом. Обнорский вспомнил слова Ильи о хабирах, сжал зубы и пошел к двухметровому трамплину, с которого начиналась тропа. Там его уже поджидал старший лейтенант Али Касем – командир взвода из парашютного батальона (условно Седьмая бригада делилась на три батальона – парашютно-десантный, диверсионный и батальон морской пехоты). Али Касем ободряюще подмигнул Андрею. Этот офицер внешне сильно отличался от своих йеменских собратьев и больше походил на европейца, чем на араба. Объяснялось это просто – его мать была англичанкой, а отец – йеменцем.
Одетые в одинаковую пятнистую форму кубинского производства и обутые в высокие шнурованные ботинки, Андрей с Али Касемом были похожи, как родные братья, – оба смуглые, черноусые, с вьющимися волосами и прищуренными карими глазами. Правда, Обнорский был выше старшего лейтенанта почти на голову, но в Йемене практически нет высоких мужчин…
Генерал Алейла вынул из кобуры пижонский никелированный кольт и выстрелил в воздух – Андрей понял, что старт дан, и, набирая темп, побежал к трамплину…
Уже на середине тропы Обнорский очень пожалел о выпитом накануне – пот заливал лицо, сердце вышибало изнутри ребра, а горячий воздух обжигал высохшую гортань. Утешало лишь то, что Али Касему было явно не легче, хоть он и опережал Андрея на несколько метров. Обнорский представил себе, с какой иронией будут смотреть на него Кука с Грицалюком, если он проиграет этот экспромтный забег, и у него открылось второе дыхание. Развалины дома он прошел с Али Касемом ноздря в ноздрю, а на лесенке и переправе через ров «по-тарзаньи» сумел вырваться вперед. Дальше шел лабиринт из колючей проволоки, где нужно было передвигаться ползком по-пластунски, на этом объекте Али Касем снова обогнал его, потому что в отличие от Андрея, видимо, не боялся разорвать в клочья форму. Обнорский же, получивший камуфляжку несколько дней назад, инстинктивно берег ее и из-за этого полз медленнее и осторожнее. Снова стенка, потом бревно, кувырок в окно, прыжок через яму, еще один ров с канатным мостом… У Андрея перед глазами начали плыть оранжевые круги, он уже не слышал ничего, кроме собственного хриплого дыхания, хотя Семеныч потом рассказывал, что, когда Обнорский и Али Касем одновременно подбежали к последнему объекту, гвалт в бригаде стоял такой, «будто сто тысяч обезьян перецарапались».
Последним объектом была семиметровая кирпичная стена, по обе стороны которой сверху свисали по два каната: сначала надо было, упираясь ногами в стену, вскарабкаться по канату наверх, а потом спуститься вниз таким же макаром. Андрей не помнил, как ему удалось забраться наверх. Обессиленно перевалившись через кромку стены, он с каким-то тупым равнодушием обернулся и увидел, что Али Касем, которому до верха оставалось метра полтора, сорвался вниз, растянулся на жестком песке, потом медленно встал и, шатаясь, снова вцепился в свой канат… Обнорский свесил ноги на другую сторону стены и начал спускаться. Сил ему хватило метра на два, потом ноги потеряли упор, и он съехал по канату вниз, раздирая в клочья кожу на ладонях и пальцах… Все плыло у него перед глазами, когда он подходил, качаясь, к генералу Алейле. Начальник генштаба что-то сказал ему, Андрей ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
– Он поздравляет тебя и благодарит за пример, поданный йеменским десантникам, – перевел Кукаринцев слова Алейлы и добавил от себя тихо: – Поблагодари и честь отдай, рейнджер…
Обращать внимание на издевку уже не было ни сил, ни желания. Андрей молча вытащил из-под пояса свой зеленый берет, надел его и поднес к правому виску трясущуюся окровавленную ладонь. Алейла хмуро глянул ему в глаза, было видно, что его расстроила неудача йеменского офицера, но потом генерал улыбнулся, снял со своей руки массивные золотые часы и протянул их Обнорскому: