Война. 1941—1945
Шрифт:
«Я родился на Кавказе, у моих предков была кровная месть, — пишет майор Бегизов, — я против такой мести. Но мы будем преступниками, если забудем душегубки. Я в ужас прихожу от одной мысли, что немцы не будут наказаны».
Рядовой Захаров напоминает: «Наш народ не мстит и не прощает, он судит. Если бы леди Гибб проживала в одном из оккупированных немцами городов, если бы она видела, как «милые» немцы насилуют ее дочь, если бы ее старушку мать разодрали танками, если бы ее папаша умер в застенках гестапо, что бы она тогда сказала? Нет, леди, у вас нет сердца, у вас нет уважения к вашему собственному народу, страдающему от ужасов войны».
«Я весь дрожал от гнева, у меня тряслись руки, когда я читал письмо леди Гибб, — признается
Старшина Тюриков весьма своевременно напоминает: «Леди Гибб, вы имеете возможность писать потому, что три года мы, вместо школьной тетради и карандаша, держим винтовки».
Я закончу этот далеко не полный обзор цитатой из письма младшего сержанта Юферева: «Теперь мы освободили почти всю нашу территорию и советский солдат сражается за благо Европы и за мир. Казалось, надо нас поддержать, и все-таки находятся адвокаты бесчестья, заступники немцев. Русские отходчивы, но память у нас крепкая. Скоро в Кенигсберге я вспомню Великие Луки. И зло мы уничтожим».
Таков единодушный приговор нашей армии. Подзащитным леди Гибб придется расстаться с иллюзиями: Красная Армия не слезливая дама, это разгневанная совесть народа.
3 ноября 1944 г.
Освободительница
Гитлеровцы теперь разучивают жалобные арии: «Мы защищаемся». Однако даже люди с короткой памятью не забыли других песен. Давно ли немецкие подростки горланили:
Если весь мир будет разрушен, К черту, наплевать! Мы все равно будем маршировать дальше.В 1942 году Альфред Розенберг писал:
«Мы не остановимся ни перед чем, чтобы достигнуть нового порядка, основанного на подчинении низших рас высшей».
Можно отметить, что ровно за восемьдесят лет до этого «откровения», в 1862 году, предводитель рабовладельцев, вице-президент Южной конфедерации Александр Стефенс писал:
«Мы отвергаем ложное представление о равенстве рас. Наша новая власть основывается на противоположном мнении: черный человек не может быть приравнен к белому; следовательно, абсолютное, рабское подчинение высшей расе неизбежно и морально оправдано. Впервые в мировой истории мы провозглашаем превосходство высшей расы над низший как этическую и философскую истину».
Заполняя свои апартаменты крадеными картинами, автор «Мифа XX века» заполнял свои сочинения крадеными предрассудками.
Мы знаем, чем кончилась попытка рабовладельцев утвердить принцип расового превосходства. Хотя южане были подготовлены к войне лучше, чем их противники, после четырех лет боев с переменным успехом они были разбиты; причем в их разгроме приняли некоторое участие и представители «низшей расы».
Мы присутствуем при одном из самых патетических событий истории: колоссальная попытка установить «новый порядок» на основе далеко не нового рабства заканчивается моральным и физическим уничтожением «высшей расы».
Всего два года тому назад, в эти дни поздней осени, немцы еще лелеяли мечту о мировом господстве; они еще говорили о Суэце и Месопотамии. О чем они говорят теперь? О Гумбинене и Дюрене.
Они ожесточили против себя весь мир. Бывали и прежде войны, когда из коалиции выпадало то или иное государство, но впервые в истории одни за другим все союзники Германии подымаются на нее. Нельзя приписывать это только победам антигитлеровской коалиции; над тем, чтобы восстановить Европу против Германии, потрудились и сами немцы. Меня удивляет, когда
Великие счастье для всего человечества, что против рабовладельцев идут ревнители вольности, что фашистская Германия натолкнулась на Советскую Россию. Среди вольных и невольных противников Германии есть люди, которые не любят вспоминать о прошлом; с удовольствием они сожгли бы воспоминания, как жгут старые письма. Мы можем с чистой совестью оглянуться назад. Мы никогда не проповедовали расовой ненависти. Мы выросли на уважении к разноликости мира, к чужим языкам, чужой культуре, чужим верованиям. Если человек нагл у себя дома, если он обижает младшего брата, издевается над отцом или над сестрой, вряд ли он годится в рыцари; такого «освободителя» встретят с законный недоверием. В нашей стране много разных народов, и они живут в дружбе; а ведь русский куда менее похож на узбека, чем немец на голландца. Если у нас находится выродок, который позволяет себе насмехаться над человеком несходного с ним облика, над евреем, армянином или казахом, он кажется каждому из нас дикарем. Вот почему с таким доверием смотрит мир на Красную Армию: все народы знают, что мы исповедуем не расовую ненависть, а братство. Не размеры нашей территории дали нам первое место в рядах антигитлеровской коалиции, а размеры нашей души, не самообожествление, а самоотверженность, не пренебрежение к слабым народам, а презрение к сильным тиранам.
Красная Армия изменила климат мира. Ее победы открыли дорогу нашим союзникам, вдохновили партизан Европы. Вспомним недавнее прошлое: годы презрения к человеку. С «князем тьмы» любезничали князья римской церкви, и в приниженной Вене социал-демократ Таннер приниженно прославлял Гитлера. Обнаглев, маленький мясник Франко слал наемных убийц к стенам Ленинграда. Народы были в одиночной тюрьме, разобщенные, разоруженные, растерянные. Когда французские моряки взорвали свои корабли, это показалось немцам пределом дерзости. Нейтральные государства обхаживали людоедов; и Швеция превратилась в немецкое шоссе. Французские академики в смертном страхе объявляли «бессмертными» холопов Гитлера. Каждое слово, каждый рык или хрип фюрера обсуждались дипломатами и стратегами Старого и Нового Света. Казалось, что Гольфстрим переменил свое направление и что Европа навеки превратилась в ледяную пустыню.
Теперь на дворе весна. По удилам европейских городов проходят гордые патриоты с оружием. На грандиозных митингах раздаются слова надежды. Люди смеются, радуются, вставляют окна в домах, печатают книги, судят изменников и украшают осенними астрами могилы героев. Угнетенные приподнялись, угнетатели присмирели. Даже Таннер и тот отрекается от Гитлера, даже французские академики клянутся, что они просидели четыре года не «под куполом», а в «маки».
Мясник Франко лепечет, что он заядлый вегетарианец; а Гитлер молчит, как будто воды набрал в рот, — да и о чем ему говорить — ведь дело идет о Кельне и Кенигсберге… А шведские газеты, вспомнив на пятый год, что братская Норвегия угнетена, пишут о посылке туда корпуса добровольцев. Пожалуй, только Швейцария не изменялась: крохотная окаменелость в центре Европы, страна часов, где люди не чувствуют хода времени.