Война. 1941—1945
Шрифт:
Попав в окружение, немцы еще мечтали о спасении, у них были и «фердинанды», и «тигры», и опытные генералы. Облава длилась добрую неделю. Я видел бои с окруженными немцами, порой жесточайшие: автоматическая дисциплина и тупость, присущие гитлеровской армии, сказались особенно ясно в эти дни. Наши войска были в 200 километрах западнее Минска, а немцы, находившиеся на востоке от этого города, еще рассчитывали прорваться к своим. В плену многие сохраняют тупую веру если не в победу, то в какой-то «компромисс». При мне сдался немецкий генерал-лейтенант Окснер, командир 31-й ПД. Он был переодет в солдатскую форму. Он мне спесиво заявил, что он «прорвал французскую оборону Седана и завоевал Туль». Потом он стал говорить, что «маленький 90-миллионный немецкий народ успешно борется против трех больших государств». Командир 130-й ПД Кутервальд, говоря о перспективах,
Наши армии теперь находятся в непосредственной близости от границ Пруссии. Разумеется, эти границы на славу укреплены, но справедливо сказал мне генерал-полковник Глаголев: «Линии сами не защищаются, линии нужно защищать…»
Неудержимо рвется Красная Армия на запад.
Теперь ничто не спасет Гитлера от расплаты. Я верю, что замечательные победы, одержанные в течение одного месяца нашими войсками, придадут еще больше сил нашим союзникам. Мы прошли за этот месяц путь, равный пути от побережья Нормандии до Кельна. Мы уничтожили десятки лучших немецких дивизий. И мы идем на Берлин.
Пепел и кровь
В городах Белостокской области на стенах домов, где помещались немецкие власти, можно увидеть следующее объявление:
«В последнее время в Белостокском округе учащаются нападения на немцев.
1.6/71943 г. по дороге Волковыск — Пяски был убит районный медицинский сотрудник д-р Мазур из Волковыска.
2. 7/7 1943 г. в Белостоке неизвестными злоумышленниками был убит германский подданный Гуго Берг при исполнении им служебных обязанностей.
3. 8/7 1943 г. в Белостоке неизвестными злоумышленниками убита Стефания Кох.
4. 9/7 1943 г. тяжело ранен господин окружной комиссар г. Василькова.
5. 11/7 1943 г. вблизи Дабровки, Ломжинского округа, из засады убиты 5 военнослужащих, 3 жандарма; кроме того, тяжело ранены одни военнослужащий и один полицейский.
В порядке возмездия и для умиротворения Белостокского округа осуществлены следующие мероприятия:
По пункту 1. Сожжена заподозренная в нападениях деревня Шавлище Волковыского округа. Все жители деревни казнены.
По пункту 2. Расстреляны 50 жителей Белостока, заподозренных в участии или в сочувствии польскому движению сопротивления.
По пункту 3. Расстреляны 25 жителей Белостока.
По пункту 4. Расстреляны 50 жителей Васильковского района.
По пункту 5. Расстреляны 1000 жителей Ломжинского округа, заподозренных в принадлежности к движению сопротивления; их имущество конфисковано, а дома сожжены.
Кроме того, во всех окружных городах арестованы и казнены по 19 сторонников польского движения сопротивления из числа врачей, учителей, адвокатов и городских служащих; также казнены все члены их семей; имущество казненных конфисковано.
Со всей серьезностью обращаем внимание населения на то, что немецкие власти будут беспощадно уничтожать зачинщиков беспорядков. Дальнейшие нападения повлекут за собой еще более строгие мероприятия.
Комендант полиции и ОД Белостокского округа».
Хорошо будет, если с этим документом ознакомятся заграничные умиротворители, которые до сих пор считают «преувеличенными» сообщения о немецких зверствах: комендант белостокской полиции достаточно словоохотлив. Он установил своеобразный тариф: некая немка Стефания Кох оценена в 25 человеческих жизней; германский подданный Гуго Берг — в 50 человеческих жизней. Особенно высоко оценены головы немецких солдат и жандармов: за восемь немцев убиты 1000 белорусов и поляков. Комендант с удовлетворением говорит об убийстве стариков, женщин, детей: он подчеркивает, что казнены все жители деревни Шавлище и что представители польской интеллигенции уничтожены вместе с их семьями.
Нет, скорее ворон станет лебедем, чем немец станет человеком! Скоро мы будем в Тильзите, в Кенигсберге, в Бреславле. Там мы вспомним пепел Шавлище и кровь Ломжи.
9 августа 1944 г.
Париж
Свершилось!
Его любят все народы; и, по-разному произнося нежное имя — Пари, Париж, Парис, Париджи, люди далеких краев видят камни Бастилии, каштаны в цвету, мастериц, пестрые как пир пернатых, уличных продавцов, одаренных красноречием Цицерона, залу Лувра с безрукой богиней, блузников, увриеров, пролетариев, не жалевших своей крови на баррикадах двух столетий, египетский обелиск, бронзового Вольтера и живую пересмешницу, террасы кафе, на которых перед голубыми сифонами люди мечтают или спорят, молодое вино в кувшинах и старую свободу, бумажные фонарики и хилую Марго в чердачном оконце, среди дроздов и звезд, которая задумчиво поет: «Париж, моя деревня…» Деревня мира, житница веков, улей муз, гнездо вольности, Париж, ты снова дышишь!
Париж больше Парижа. Недаром так веселились полчища Гитлера в тот июньский день, когда с топотом, с гоготом, с рыком они спускались по Елисейским полям. Они задули огни Парижа, как задувают огонь в ночи. Они сжали сердце Франции, как глухой убийца сжимает в кулаке певчую птицу. Ворвавшись в Париж, они поняли, что темный бред берлинских пивнушек, изуверство нюрнбергских палачей, рык припадочного фюрера становятся былью. Они тогда говорили: «Что Европа без Парижа?» Да, он больше Парижа, древний Париж. Как дерево, которое переросло изгородь сада, Париж перерос границы страны; и сегодня ликуют не только французы, теперь в Мексике и в Китае, в Осло и в Люблянах люди повторяют: «Париж свободен»; и бесконечно далеко от чинар парка Монсо, в Томске, где осень уже трясет деревья, студентки говорят: «Париж свободен». Ведь в Томской библиотеке хранятся редкие книги и манускрипты, летописи великого города.
Тысяча пятьсот дней без смеха и тысяча пятьсот ночей без сна. Четыре раза цвели и опадали каштаны на бульварах Парижа, но никто им не радовался. Пятьдесят раз рождалась и умирала луна, но никто ею не любовался. Трудно, даже обладая зловещей фантазией, представить себе нечто более жестокое и дикое, нежели немцев в Париже. В зале, где заседал Конвент, где впервые прозвучали высокие слова: «Ты — гражданин мира», злой и суеверный Розенберт кричал о превосходстве немецкого черепа. Сорбонна, город средневековых школяров, приют науки, дом Лавуазье, Араго, Пастера, наполнилась ржанием, лаем, кваканьем питомцев Геббельса. Там, где великая Рашель в дни гражданских бурь читала «Марсельезу», унылые пивовары с желудками, разбухшими от вареной картошки, и с сердцами, отекшими от спеси, вопили «хайль Гитлер». Перед Венерой Милосской слезами счастья плакали Гейне и Успенский. Там слюнявые гиены, супруги ротенфюреров и наложницы гаулейтеров, вырывали друг у друга чулки или губную помаду. Я и до падения Парижа поражался лицу Гитлера; оно мне казалось позорным; я не понимал той рассеянности природы, которая одна может объяснить эту ничтожную и вместе с тем отвратительную маску самодовольного убийцы с усиками и чубиком; но только в Париже, где перспективы города, каменные кипарисы собора Нотр-Дам, чешуя Сены, испещренная искрами, закаты и статуи, сумерки и улицы, где живопись Делакруа, Курбе, Манэ, Ренуара давали каждому полноту цвета, красоту мира, мед, мякоть граната, розовую теплую плоть, только в этом городе, увидав на стенах портреты Гитлера, я понял, до чего гнусно его лицо. Такой маской должны пугать самки павианов своих чересчур бесстыдных детенышей. И он приехал в Париж, этот гад; он гулял, позировал перед фотографами, почесывался, хихикал… Улицы Москвы после того, как по ним провели пленных немцев, мыли водой. Сколько нужно крови, чтобы смыть с улиц Парижа следы Гитлера, Гиммлера, Штюльпнагеля, Розенберга, сотни тысяч других — надушенных и зловонных, всей этой нафиксатуаренной падали?..
В Париж Декларации прав человека пришли люди, которые считают, что белобрысый вправе удушить смуглого газами, что любовь — это спаривание особей с одинаковыми подбородками, что розы Иль де Франса цветут для сапог господина штабфельдфебеля, что книги созданы для того, чтобы их жечь, а справедливость для того, чтобы над ней глумиться. Для того ли Робеспьер твердил о разуме? Для того ли была гармония Расина? Для того ли санкюлоты твердили: «Свобода или смерть»? Для того ли перед стихами Гюго трепетали тираны? Для того ли Белинский и Герцен восхищались великодушием парижского народа? Для того ли умирали мученики Коммуны, эти разведчики человечества? Для того ли Франция и мир создали Париж?