Война
Шрифт:
Мне удалось его поразить, уши капитана налились малиновым сиянием. К выходу из зала он пробирался сквозь коридор позора, а липовые преступники ковыляли за ним, комично переставляя ноги. Красин Болар обернулся, послал мне душевную улыбку, я подмигнул в ответ.
С капитаном и бургомистром нужно будет разобраться как можно быстрей. Оба — крысы. Оба стоят друг друга. Хотя сдается мне, Крожак не очень расположен к Таленку — иначе не устроил бы этот перформанс на приеме. Он решает свои проблемы. Стелет соломку на случай, если я свалю бургомистра. Предусмотрительная мразь.
Как там в порту, интересно? Опаздываю… Ничего, приеду в порт позже, к тому времени ситуация как раз нагреется…
Все время, что я занимался приемом, господа Сакран и Армад наблюдали, пристально изучали меня. Движения их были вкрадчивы, как у хищных птиц. Рядом с ними все время терся какой-то смазливый детина — не в меру плечистый, молодой, с льняными буйными кудрями, сбегавшими до середины спины — до того длинны и густы они были. Детина, как и послы, разглядывал меня, однако его взгляд постоянно соскальзывал на женские вырезы, он даже привставал на цыпочки, чтобы получше заглянуть в декольте, если дама оказывалась рядом.
Вдруг по залу пронесся тревожный шум, толпа и очередь начала распадаться сама собой, люди и хогги отхлынули к стенам. В зал с центрального входа чинно, сыто переваливаясь, вошел кот-малут — безжалостный убийца женщин, стариков и детей. К толпе он, как видно, был уже привычен — и шествовал, не особенно глядя по сторонам, как маленький ледокол, серым телом своим отбрасывал к стенам траурно-черные льдины. Кот взобрался на помост и уселся рядом с бочонком, после чего раскинул лапы, показав залу свое хозяйство, и нагло — будто и не было кругом лишних глаз — принялся намывать все свои ладные места.
Из толпы, в которую преобразовалась очередь, выскользнула женщина в черном с серебром платье с оголенными плечами. По местным меркам — не так уж молода, лет двадцати пяти. Волосы кудряшками, от чего похожа на овечку с глазами прозрачными и невинными.
— Господин архканцлер, ваше сиятельство! Я баронесса Марселлина Тоутти, господин архканцлер! Нижайше прошу не гневаться… У меня прошение… — Она подала его свернутым в трубку. — Ой какой хороший! Я слышала про него много, даже видела однажды, но вблизи впервые… Разрешите, господин архканцлер?
Не дожидаясь разрешения, нагнулась и начала почесывать малуту холку.
Чего Шурик не любил и боялся — так это утомительной женской ласки. Я вспомнил, как Атли его гладила, и как тоскливо он на меня поглядывал. Малут способен был отгрызть палец мужчине, однако женщинам по какой-то причине не мог отказать. Уважал он их, что ли?
Он терпеливо дождался, пока Марселлина Тоути потреплет его за ушами, потом пыхнул ноздрями, как бык, и, тяжело переваливаясь, ушел черным ходом — прямо в руки к Амаре. Несчастный.
Все это время я изучал прошение, озаглавленное «Список гуманизма! Или наикратчайший путь к всеобщему счастию». Наученный предыдущим опытом, я уже понял, что все трактаты о всеобщем счастии, скорее всего, содержат жутчайшую ересь, едкие, как кислота, идеи и радикальные мысли, внедрение которых приведет к распаду государства. Так и оказалось. Список гуманизма был велик. Марселлина Тоути просила высочайшую фамилию кнуты запретить, шпоры запретить, запретить охоту и выступления животных на пирах и балаганах, не трогать бродячих собак, даже если те сбиваются в опасные стаи, по возможности ограничить использование тягловой скотины (пусть люди сами впрягаются), закрыть также бойни, чтобы народ питался лишь плодами земли, молоком, яйцами и рыбой, и — вишенка на торте — госпожа баронесса умоляла господина архканцлера ввести смертную казнь за убийство любого животного или птицы.
Она была сущим эльфом, живущим в стране грез, эдакая невинная овечка с прекрасными глазами, не понимавшая в устройстве жизни ничего вообще. Однако в отличие от философа Дарбара, не была столь опасна, хотя бы потому, что все ее помыслы были направлены на охрану жизни, а не уничтожение (и я скромно умолчу о смертной казни за убийства птиц и животных).
— Ворон в парке начали отстреливать эти ваши… Алые! — прощебетала. — Это же ужасно! Как можно вот так… жестоко! Ужасно жестоко! Просто так стрелять птиц?
Почему зоошиза везде вот такая… шизанутая? Почему никогда не знает умеренности? Конечно, должны быть разумные законы о гуманном обращении с животными, но зоошиза всегда возводит гуманизм в тотальный абсурд, и, таким образом, просто нивелирует добрые дела реальных защитников животных. Такой вот гнусный парадокс — фанатики всегда ломают все, до чего доберутся. Ну вот скажем запретить истреблять ворон на полях фермеров — так ведь они сожрут посевы и в стране наступит голод. Но такие простейшие умозаключения зоошизе неподвластны.
Слушая ее щебетание, я вдруг увидел в толпе господина Аркетта. Он не отрывал от Марселлины пламенного взора, чисто выбритые его щеки расцвели красными пятнами. О, так вот кто это — таинственная «госпожа М.». Бедняга парень, если я подпишу твой развод — ты же с этой госпожой М. пропадешь. Впрочем… Может, у тебя хватит сил обуздать ее гуманистические порывы. А не хватит… Казна Санкструма пополнится еще четырьмя сотнями крон.
Я отпустил госпожу М. с миром, вкрадчиво сказав ей в спину:
— Развод господину Аркетту я выпишу. Однако помните: слушайтесь во всем мужа. Это мое условие! Иначе… если он вздумает мне пожаловаться на ваше непослушание… Я разведу вас и насильно обвенчаю вашего супруга с бывшей женой!
Ну, немного я тебе помог, парень. Сделал все что мог. Надеюсь, она не перетянет тебя на свою сторону и ты не пойдешь по кривой дорожке защитников всего живого от человечества.
Я сделал знак Блоджетту, и тот стукнул жезлом в пол трижды:
— Малый прием окончен! Окончен! Окончен!