Война
Шрифт:
Лоб стал влажным, несмотря на морозец, сердце сдавило.
— Пошел, чего ползешь! — ударом направил коня в галоп. Прикинул, сколько еще ехать по лесу: по всему выходило, не больше четверти часа. Кто только прокладывал эту тропинку, не могли попрямее…
Черное птичье тело разорвало воздух перед мордой коня, тот вскинулся на дыбы, заржал. Кайто почувствовал, что летит. «Ладно хоть стременем не зацепился», мелькнула мысль. Потом был снег, облепивший лицо, и острая боль.
Очнулся, спиной ощутив жесткое, видно, камни и корни. Снег в овражке спас его при падении, но очень болела нога. Попытался сесть, в голове и колене словно разлетелся на части куст чертополоха.
Конечно, Кайто найдут, всю провинцию поставят на уши, но… холодно ведь. Если бы лето… Скоро стемнеет, стволы придвинутся, протянут колючие лапы…
Человек показался возле оврага. Сперва подумал — охотник, если судить по одежде. Серая куртка, полоса серого меха на капюшоне. Юноша радостно вскрикнул, хоть и вышел какой-то писк: надорвал голос. Потом разглядел лицо; несмотря на мороз, бросило в жар.
— Ты!
Человек наверху не ответил, он, похоже, решал, как лучше спуститься. Наспех прочитанная молитва не помогла — не развеялся, не направился прочь. У Кайто плыли перед глазами разноцветные пятна, и мысли были такими же пятнами. Смотрел на фигуру у края напряженно, как на подползающую змею, подмечал мелочи. Этот, наверху, не походил на призрака или мертвеца. Убрал ветку со своего пути — та хрустнула, стряхнул опавшие на плечо снежные хлопья. Вот и капюшон соскользнул, выбилась на волю длинная прядь. Вспомнилось — слухи ходили, что Энори видели не то в Осорэи, не то в предместьях, как обычного смертного видели. Что же, все ложь? Но зачем? А, он всегда был мутным типом!
— Эй! — хрипло позвал Кайто. Все равно его уже заметили. — Помоги же!
Энори, не отвечая, прошел к самому краю оврага, сел на выступающий корень, подогнув ногу, и молча смотрел на юношу.
— Это… ты? — спросил тот с замиранием сердца.
— Да, я.
— Ты ведь…
— Нет, я живой.
— Слава Заступнице… — острая боль вновь прострелила, едва шевельнулся. — Послушай, мне больно!
Но бывший товарищ не двигался. Кайто не мог даже злиться — сил едва хватило, чтобы приподняться, вглядеться в сидящего.
— Ну что мне, тебя умолять?
— Нет… помнишь, ты гордился тем, что мог перескочить через широкий овраг? Но не через все препятствия стоит пытаться прыгать.
— Ты что, вспомнил про тот мой вызов? Нашел время счеты сводить! — вскинулся Кайто. Но голос предательски дрогнул, и юноша, откинув гордость, вновь стал просить о помощи.
— Ты зря поехал, — слова звучали тускло, безжизненно. — Ничто не угрожало Кэраи, предложение напасть сочли глупым — пусть лучше братья сами перегрызутся между собой.
— Но откуда… — ужас запустил под куртку уже не пальцы — зубы.
— Незачем все, — тихо ответил Энори, и шагнул с обрыва. Кайто охнул — но бывший приятель не упал, скорее, слетел вниз, будто к невзрачной охотничьей куртке приросли невидимые крылья.
— Что ты… — начал было Кайто, и задохнулся. Мелькнула мысль, что он рано обрадовался, и рано причислил товарища к миру живых.
— Я могу дать тебе только совет. Не смотри.
Лицо его окутало слабое сияние, и Кайто вскрикнул. Зажмурился, когда понял, что за знак проступил на лбу Энори, еще надеясь спастись — так ребенок прячется, закрывая глаза.
Глава 6
Три-четыре века назад, когда страна была пестрой, сшитой из лоскутов, как одежда последнего бедняка, предки Таэна клочок за клочком отвоевывали эту землю. Потом они стали подлинной силой, но продвинуться на юг не пытались, их устраивали горные леса. Отодвинув давних противников, Дом Нэйта, на вторые роли, всегда верны были трону. Но сам трон оказался не верен им.
Только никогда не было в семье раскола, даже в неспокойные древние времена, не бывало, чтобы один брат пошел войной на другого или предал его, или хоть радовался его неудачам. Неважно, политики дело касалось, войны или женщин. Это был ствол огромного кедра, в противовес мелким сосенкам, порознь растущим вокруг. Но зараза подточила ствол изнутри.
Тагари никогда не слушал советов о том, что касалось близких — если они, в свою очередь, не исходили от таких же родных людей. Не собирался делать этого и сейчас. Проявлять снисхождение тоже не собирался.
Новости меж домами братьев разносились быстро.
Его предупреждали — и помощники, которые все это время бессильно следили, как валун катится в пропасть, и даже слуги, хотя их мнения не спрашивал. Предупреждают — в расчете на что? На просьбы о прощении за самодеятельность? Не Кэраи довел провинцию до состояния «дунь, и развалится», за все эти годы. Все со всеми грызутся. Братец уперся, как бык рогами в стену, не желал слушать разумных доводов. Сидел в своих крепостях, и даже в делах вооружения позволил себя обвести вокруг пальца. И это пока Кэраи пытался добыть ему войско. Теперь бесится, что никому нельзя верить. Вовремя до него дошло, ничего не скажешь.
Ариму, который с начала поездки в Мелен от господина почти не отходил, тревожился за двоих. Никогда не страдал отсутствием аппетита, а теперь, оказавшись наконец в желанных стенах дома, ни крошки не проглотил с момента, как шагнул за порог.
— Он зол, как сотня демонов, как бы чего не вышло.
— И что он сделает? — Кэраи добавил успокоительно: — Это мой брат, не запамятовал?
— Но все, даже вы, господин, его подчинения.
— А он — подданный Золотого Дома. И если Тагари об этом забыл, я напомню.
— Не играйте с огнем!
— Не до игр.
Лицо у Ариму было — словно хотел головой о стену побиться. Это неожиданно развеселило. А в самом деле, что ты мне скажешь, дорогой брат? Говорить ты не мастер. Не за саблю же схватишься. Это хорошо против безродных, таких, как Энори…
Веселье будто рукой сняло.
— Вели приготовить Рубина. И пусть принесут что-нибудь подобающее надеть, ты мои предпочтения знаешь. А я пока… еще раз обдумаю, что к чему, — добавил, единственно из желания убрать из глаз доверенного слуги это встревоженное несчастное выражение.
Охранники у ворот посмотрели на всадника странно, как и конюх, принимавший поводья. Любопытное чувство, приехать в дом, где вырос и где тебе теперь так не рады. Проводили Кэраи на сей раз не в покои брата, а в комнату для приемов. Как чужого — спасибо хоть не на заднем дворе дожидаться пришлось. Генерал уже был там — в кресле на возвышении, от малиновых стен и занавесей на лицо падал отсвет.
Всего-то месяц прошел, а как переменился Тагари. Неожиданно чертами он стал очень похож на отца, только отец никогда не смотрел так на сыновей — никогда, пусть те даже отчаянно провинились.