Война
Шрифт:
К горлу подступает тошнота. Вот с кем я имею дело – с тем, кто погубил множество людей. Со Всадником, которому кровавая бойня доставляет наслаждение.
Когда мы оказываемся у входа в шатер, Фобос отступает – я должна войти одна. Война сидит у стола, опирается подбородком на пальцы, сцепленные в зам'oк. Он замечает меня, и его глаза оживают. Мое сердце пропускает удар – от страха, а не от восхищения, убеждаю я себя.
Всадник поднимается и подходит ближе – устрашающий, как и всегда. Протягивает руку, чтобы коснуться меня, но я отшатываюсь. Теперь все иначе.
– Два дня назад
Если бы я не была уверена в обратном, то подумала бы, что обидела его.
– Я не собиралась спать рядом с тобой, – отвечаю я.
– Неужели? – бросает он в ответ. – Я предложил тебе лучшую постель из возможных, а ты все равно перебралась ко мне.
– Не искажай факты, – огрызаюсь я.
Он подходит ближе:
– Разве я искажаю?
– В сознании я бы не стала с тобой спать, – возмущаюсь я. – По крайней мере, пока ты убиваешь моих сородичей.
– Я делаю то, что должен. Как и ты, – говорит он. – Разве можно меня за это винить?
– Да!
Да, черт побери, можно!
– Если бы ты знала, что лежит по ту сторону смерти, то поняла бы, что бояться нечего.
– А как же боль?
– А что с ней?
– Что насчет боли, которую ты причиняешь людям?
– Она длится недолго.
Смотрю на него, широко открыв глаза. Он не понимает! Боль – это боль, а смерть – конец всего. Да, возможно, есть и другие формы существования, но все же это конец. Тело погибает, и вместе с ним – все земные мечты и надежды. Он упускает из виду тот факт, что жизнь ценна сама по себе.
Я отступаю на шаг.
– Зачем ты звал меня?
– Ты не должна беспокоиться о сражении, которое произойдет завтра, – говорит он. – Ты останешься в лагере, в моем шатре. Здесь есть все необходимое.
Надо же! Значит, убивать других Война готов, но только не меня. Оказывается, он не хочет, чтобы его жестокость коснулась его «жены».
Просто выжить мне теперь недостаточно.
– А что, если я хочу пойти?
Война прищуривается. Смотрит слишком долго и пристально, и я заставляю себя не ежиться под его взглядом.
– Что ты задумала? – спрашивает он.
– Почему это тебя волнует? – возмущаюсь я. – Что я могу такого сделать?
– Умереть, например.
– Если ты уверен, что меня послал тебе Бог, то Он меня и заберет. Или ты сомневаешься?
Губы Всадника кривятся:
– Не дразни меня, жена. Это ничего тебе не даст.
– Разреши мне пойти.
Чтобы я смогла перебить твоих приспешников.
Война не отвечает, и я перевожу взгляд на его губы. Есть и другие способы убеждения… Я знаю, что Всадник хочет меня поцеловать. Жаждет этого и, несомненно, большего. Адреналин вскипает в моей крови от одной только мысли об этом.
– Пожалуйста, – настаиваю я, пытаясь уговорить его при помощи слов. – Вполне логично, что твоя… – я запинаюсь, прежде чем продолжить: – Твоя жена должна сражаться вместе с тобой.
Всадник внимательно смотрит на меня, но, могу поклясться, мои слова заставляют
Победа почти у меня в руках, нужно только…
Не позволяя себе передумать, обвиваю руками шею Всадника, запускаю пальцы в его темные волнистые волосы. Почему-то я была уверена, что они жесткие на ощупь – как и сам Война, – но нет, они мягкие. Очень мягкие. В ответ на мое прикосновение глаза его едва заметно расширяются.
Привстав на цыпочки, прижимаюсь к его губам. Поцелуй завершается, едва начавшись, – не уверена, что это мимолетное прикосновение вообще можно назвать поцелуем. Однако Всадник замирает, будто пораженный громом. Пораженный и чертовски голодный.
Моя рука соскальзывает с его шеи, пятки вновь касаются земли.
– Получишь еще один, если согласишься взять меня с собой.
Война окидывает меня взглядом, в его глазах горит желание.
– Я знал, что от тебя стоит ждать неприятностей. – Он отводит глаза и потирает рукой подбородок. – Из-за этого мне вдвое сильней не хочется отпускать тебя завтра, однако…
Он снова поворачивается ко мне, его лицо искажено яростью.
– Paruv Eziel ratowejiwa we, pei auwep ror.
Длань Господня защитит тебя крепче, чем дано мне.
Мое тело содрогается, когда его слова проносятся сквозь меня, колени слабеют от одного их звука. Это длится всего несколько секунд, а затем все проходит.
– Что это было? – спрашиваю, потирая руку.
– Язык ангелов. Мой родной язык. – Он смотрит на меня напряженным взглядом. – Я не смогу защитить тебя завтра в бою. Тебе придется самой позаботиться о своей безопасности.
Он что, действительно, изменил свое решение? Всего несколько минут назад Всадник был уверен, что мне не следует лезть в битву. Кто бы мог подумать, что уговоры и скромный поцелуй смогут поколебать его уверенность?
– Это значит «да»?
Вместо ответа Война притягивает меня к себе, вынуждая слегка запрокинуть голову. Я не успеваю даже понять, что происходит, как его губы накрывают мои. Этот поцелуй совсем не похож на предыдущий. Я понимаю это в то самое мгновение, когда наши губы встречаются. Этот поцелуй полон неприкрытой страсти, похож на нож, вонзающийся в плоть. Меня не целовали по-настоящему больше года, но любые поцелуи меркнут по сравнению с этим. Губы Войны обжигают, а объятия крепки до боли.
Мои колени уже подгибались после его слов, теперь они совсем слабеют, и лишь руки Всадника удерживают меня, не позволяя упасть. Он улыбается, не разрывая поцелуя, прекрасно понимая, какой эффект это производит. Его желание разжигает и меня, и я отвечаю на поцелуй – сомневаюсь, что в тот момент вообще могла бы поступить иначе.
Мне еще придется за это ответить… но сейчас мне все равно. Я забыла о том, что такое контроль над собой. Война заставляет меня разомкнуть губы, и в следующее мгновение наши языки встречаются. Его тело греховно, но поцелуи райские на вкус. Мои пальцы ныряют в его мягкие волосы, тело пылает. Если я так реагирую на обычный поцелуй, что будет, если мы зайдем дальше?