Война

Старый Денис

Я начинаю создавать свой «Гулаг». На самом деле нет. Эти «лагеря», по сути, заменяют тюрьму, но лишь отчасти. Они без особого режима и с возможностью даже коллективной обработки земли. И лагеря не стационарные, скорее, мобильные. Создаются единые маршруты передвижения по Сибири, чтобы облегчить логистику. Строятся небольшие городки на реках, которые являются главной составляющей маршрутов, возводятся остроги-станции, чтобы можно было осуществить ремонт и получить пищу для путников. Частью вырубается лес, где никак не найти нормальный путь мимо лесных чащоб.

Сбегать из такого исправительного учреждения представляется глупой затеей. Да, местные племена, в основном,

настроены дружелюбно, скорее всего, беглеца не убьют, но вернут обратно, тем более, что за это полагается награда. Впрочем, бегунков никто толком и не ищет. Задача состоит в том, чтобы в Сибири количество русских людей уже через лет шестьдесят было не меньше, чем местного населения. Безусловно, можно уже и через год сделать так, что русских за Уралом будет больше. Ведь достаточно начать геноцид туземцев. Но это не наши методы.

Наши методы — это сделать русского человека, то есть православного и любящего большую Родину, из тунгуса, эвенка. Или переселить народ в регион, могущий принять, а при грамотном подходе и прокормить большое количество людей. К примеру, рыбы в сибирских реках… Ну, очень много. Зверь также водится. Да и хватает землицы, которую можно возделывать.

Но я не собирался вот так, ни с того, ни с чего, брать и заменять массовые казни ссылкой. Нет, был разыгран спектакль, в ходе которого меня просил мой народ, то есть Земский Собор обратился о милости. Я проявил волю и отказал людям. Сделано это было намерено. Я показывал свою самодержавность и принципиальность. А вот когда меня стали просить все иерархи церкви, главным образом патриарх, вот тогда у меня после трёхдневной молитвы отлегло, и я явил свою волю и всех помиловал на один уровень. То есть те, кто был приговорён к четвертованию, теперь должны были быть казнены на гильотине, а те, кто ранее ожидал острого лезвия адской машинки, отправлялись в Сибирь. Я не жалел бунтовщиков, что меня несколько настораживало, я только мыслил рационально и решил, что не могу убивать большое число, как правило, грамотных и обученных людей. Тот же стрелец — он и воин, пусть и плохеньких, но он же и ремесленник. А у меня в Сибири народу не хватает.

Кроме того, я объявил о своём решении расширить «черту оседлости еврейского племени». Теперь им разрешалось селиться в Сибирских острогах и городах, но не более, чем по десять семей на тысячу местных жителей вкупе с русским населением. Таким образом, я хотел несколько оживить торговлю в регионе. Там всё-таки есть возможности для того, чтобы торговать с Бухарой и с Китаем, с киргизами, ойратами.

В отличие от иной реальности, где ведущую роль в освоении Сибири сыграли именно купцы и промысловики пушнины, в этом моём варианте развития событий государство приняло на себя систематическую работу по освоению сибирских просторов. Так что военные, чиновники, даже ремесленники — всего этого хватает, а вот частный бизнес оказался несколько в сторонке от событий. Но мера эта, скорее всего, временная, превращать Сибирь в еврейскую Землю Обетованную я не собирался.

На фоне расправы над бунтовщиками прибыло посольство из Речи Посполитой, которое возглавлял Николай Янович Глебович. Его заместителем был Ян Рыгорьевич Корсак. Обмельчала ли Посполита на государственных деятелей, но, как мне думается, выбор именно этих людей в посольство определяло то, что они оба были православными.

Вероисповедание и Глебовича, и Корсака — это почти ничего не значащий фактор. Один перешёл в православие из кальвинизма, другой из униатства. Понятно, что сделано это было в угоду мне и в целом России, и два главных делегата от короля Сигизмунда стали православными буквально полтора

месяца назад. Уже этот факт говорил в пользу того, что меня хотят любыми способами уговорить не принимать в отношении Польше жёстких мер.

Плохи дела у поляков. Сигизмунда поставили перед фактом необходимости вступления в Католическую Лигу. Сейм это дело поддержал. Впрочем, оказаться в стороне от набирающего скорость европейского противостояния полякам не удалось бы. И теперь они пришли просить помощи. Ещё Густав Адольф не начал своё наступление на польские земли, ожидая хода со стороны цесарцев, но было понятно, что в случае побед шведского короля, он не преминет вторгнуться в ослабленную Речь Посполитую.

— Что, панове, пришли? — спросил я после того, как посла и его заместителя пустили в мой рабочий кабинет.

Я не принимал польское посольство согласно протоколу. Они уже могли бы развернуться и отбыть восвояси, так как подобное отношение к себе, которое они встретили в России, можно было расценивать как унижение. И вот прямо сейчас я унижаю не только послов, но и короля, всю Речь Посполитую. Зачем я это делаю? Да всё потому, что никак наши соседи не успокоятся и всё так и норовят подгадить России. В историческом плане я их понимаю. Именно сейчас Польша прощается со своей имперской идеей. Это очень болезненно, требует осмысления, возможно, не одним поколением. Но от этого понимания психологии соседа у меня не возникает желание идти на уступки Польше. Да, именно Польше и только ей, потому как Великое Княжество Литовское я намереваюсь отторгнуть. Безусловно, это большой кусок, но мы готовили Россию к тому, чтобы не поперхнуться.

— Твоё императорское величество, дозволь передать от моего короля тебе и твоим подданным пожелание… — Начал озвучивать явно подготовленную речь Глебович.

— Тебя ознакомили с бумагами расследования Московского бунта и покушения на мою жизнь? — перебивая посла, спросил я.

— Твоё величество, не король, никто иной, кто занимает высокое место при короле и его Совете, не имеет ниякого адносин к делу, — сказал явно нервничающий Глебович.

— Вот ты, посол… Ты же литвин? Знаю, что литвин из белорусских земель. Знаю, что православным был. Вот сейчас даже ты перешёл в разговоре, скорее, не на польский язык, а на местное белорусское наречие. Что тебя заставляет быть верным польскому королю Сигизмунду? Или в Литве уже забыли, что были некогда самостоятельным? — напирал я на посла.

Мне действительно это было интересно. С послом работали, причём это делали специалисты, которые завербовали не одного, да и не десяток высокопоставленных людей и в Османской империи, и в Молдавии, и в Европе. Он не пошёл навстречу, не был пойман и на какой-нибудь оплошности, чтобы можно было в дальнейшем шантажировать. Подсылали и женщин, воздержался. На исповеди его не удалось разговорить. И это несколько озадачивало. Пока у государства есть люди, готовые служить беззаветно, эта страна будет жить.

Мне не нужны все оставшиеся земли Речи Посполитой, напротив, хотелось бы избежать сепаратизма и постоянного ожидания бунтов. Поэтому только Литва, где великим князем будет мой старший сын. И всю эту магнатерию метлой выгнать в Польшу. Да, поворчат, не без этого, но перед опасностью со стороны Османской империи Сигизмунд, да и Сейм, должны на многое закрыть глаза. Нет? Так Густав Адольф тогда поспособствует закрытию глаз, причём у многих навечно.

— Я думаю о вире, какую спросить с твоих соплеменников. Взять того-самого Сержпутовского. Его семья лишилась тех трёх деревень, что были у этого врага Российской империи? Вы забрали его земли? — наседал я на послов.