Войны и кампании Фридриха Великого
Шрифт:
Граф Бестужев прислал мне сказать через Штамбке (министр великого князя Петра Федоровича по делам Голштинии; был тесно связан с Бестужевым и выслан за пределы России после ареста последнего. — Ю. Н.), какой оборот принимает поведение фельдмаршала Апраксина, на которое императорский и французский послы громко жаловались; он просил меня написать фельдмаршалу по дружбе и присоединить к его убеждениям свои, дабы заставить его повернуть с дороги и положить конец бегству, которому враги его придавали характер гнусный и пагубный. Действительно, я написала фельдмаршалу Апраксину письмо, в котором я предупреждала его о дурных слухах в Петербурге и о том, что его друзья находятся в большом затруднении, как оправдать поспешность его отступления, прося его
Следует отметить, что при этом Екатерина не отрицает факта существования заговора Бестужева против наследника, и что он был направлен в поддержку самой Екатерины, и что пресловутое отступление Апраксина с ним не связывалось. Вот что она пишет об этом:
«Болезненное состояние и частые конвульсии императрицы заставляли всех обращать взоры на будущее; граф Бестужев и по своему месту, и по своим умственным способностям не был, конечно, одним из тех, кто об этом подумал последним. Он знал антипатию, которую давно внушили великому князю против него; он был весьма сведущ относительно слабых способностей этого принца, рожденного наследником стольких корон. Естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте; уже несколько лет он видел, что я освобождаюсь от тех предубеждений, которые мне против него внушили; к тому же он смотрел на меня лично как на единственного, может быть, человека, на котором можно было в то время основать надежды общества в ту минуту, когда императрицы не станет.
Эти и подобные размышления заставили его составить план, по которому со смерти императрицы великий князь будет объявлен императором по праву, а я буду объявлена его соучастницей в управлении, что все должностные лица останутся, а ему дадут звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях — в коллегии Иностранных дел, Военной и Адмиралтейской. Отсюда видно, что его претензии были чрезмерны. Проект этого манифеста он прислал мне… через графа Понятовского (польский аристократ, любовник Екатерины, затем — последний король Польши, правивший до 1794 года, подробнее о нем ниже. — Ю. Н.), с которым я условилась ответить ему устно, что я благодарю его за добрые насчет меня пожелания, но что я смотрю на эту вещь как на трудноисполнимую».
Трудно сказать, в каком изо всех этих суждений больше правды. Однако два обстоятельства не вызывают сомнений. Во-первых, Елизавета была действительно тяжело больна и в любой момент могла освободить престол для Петра Федоровича, который ждал этого еще с ноября 1742 года. При выходе из церкви в Красном Селе 21 сентября 1757 года императрица без сознания упала на паперть и долгое время не приходила в себя. После этого ее самочувствие продолжало внушать серьезные опасения окружению. Во-вторых, ни для кого не было секретом, что великий князь открыто благоволил к Фридриху, называл его своим преданным другом и считал войну против него досадной ошибкой. Поэтому «нет ничего удивительного в том, что трусливый и беспринципный аристократ Апраксин в угоду будущему императору легко и быстро пошел на предательство национальных интересов России».
Касательно истинной роли Апраксина в войне и вообще морального облика тогдашнего русского генералитета Кони приводит еще один любопытный пример. По его словам, рассказывают, что Апраксин отправил «частным порядком» из Пруссии несколько бочонков с червонцами, поручив еврею-маркитанту доставить их своей жене. Чтобы отвратить всякое подозрение, на бочонках была надпись: «Прованское масло».
Между тем он уведомил свою супругу письмом о настоящем содержании бочонков. Транспорт благополучно прибыл в Петербург. Аграфена Леонтьевна Апраксина приняла посылку своего мужа и приказала поставить бочонки в маленьком кабинете, смежном с ее спальней. Ночью, оставшись одна, она решилась откупорить один из них: крышка свалилась и в комнату потекло прованское масло. Маркитант, подозревая незаконность посылки, воспользовался золотом и заменил
Керсновский оправдывает причины фактического поражения русских в этой кампании следующими мотивами: «вследствие необычайного стеснения действий главнокомандующего кабинетными стратегами и расстройства хозяйственной части (в те времена не зависевшей от строевой, а имевшей… собственную иерархию)». И далее: «С ним [Апраксиным] поступили несправедливо. Апраксин сделал все, что мог бы сделать на его месте любой начальник средних дарований и способностей, поставленный действительно в невозможное положение и связанный по рукам и ногам Конференцией». Странно: «кабинетные стратеги», чье влияние на армию было действительно негативным, на сей раз не «стесняли» действий Апраксина, а, напротив, гнали его вперед, в Силезию или на Берлин. Однако граф Степан Федорович сам отказался встретиться с уже битыми им частями Левальда, в несколько раз уступающими ему по численности, причем это решение было принято на его военном совете, а не по «указке» Конференции.
Независимо от справедливости этих версий нужно обратить внимание на то, что решение на отступление было принято советом генералов и полковников армии, которые (за исключением, может быть, одного-двух лиц) не могли быть причастны к дворцовым интригам. Главным формальным мотивом для принятия решения было исчерпание возимых запасов продовольствия и представление о невозможности довольствования средствами занятого края. Система снабжения за счет местных средств была еще непривычна для командования русской армии, а значение продовольственных трудностей преувеличивалось.
Всесильный временщик Бестужев после падения и ареста своего приближенного Апраксина продержался у власти только 4 месяца и 10 дней. Его заговор против наследника Петра Федоровича не был документально подтвержден (канцлеру удалось вовремя сжечь компрометирующие бумаги), однако подозрения и недоверие к нему усилились не только у Елизаветы, но и у других членов Конференции. Среди близкого окружения императрицы у него заслуженно появилось слишком много недругов и почти не осталось друзей. Главными его противниками стали братья Шуваловы, вице-канцлер Михаил Воронцов и великий князь Петр Федорович. Кроме того, после бегства Апраксина из Восточной Пруссии против Бестужева резко выступили австрийский посол граф Эстергази и французский посол л'Опиталь. Эстергази был возмущен как самим фактом прямого предательства со стороны русских, так и тем, что Бестужев упорно не хотел считать Австрию первой державой, воюющей с Фридрихом. Л'Опиталь же ясно видел, что проанглийски настроенный канцлер более склонен к союзу с Англией — извечной противницей Франции и сторонницей Пруссии, чем с Бурбонами.
В конечном счете Бестужев 12 марта 1758 года был арестован при полном собрании Конференции, лишен всех чинов и знаков отличия. Вместе с ним были взяты под стражу ювелир Екатерины Бернарди, бывший адъютант Алексея Разумовского Иван Елагин и бывший учитель русского языка Екатерины Василий Ададуров. Следственную комиссию возглавили генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой, начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов и фельдмаршал А. И. Бутурлин (вскоре возглавивший русскую армию в Пруссии, но тоже особо не преуспевший). Хотя вина Бестужева осталась недоказанной, его все же приговорили к смерти.
Однако верная своему обыкновению Елизавета не утвердила этот приговор, и бывшего фактического главу России в апреле 1759 года отправили в ссылку в принадлежавшее ему село Горстово Московской губернии. Сведения об имевшем место заговоре против наследника подтверждаются тем, что Екатерина, свергнув своего мужа в 1762 году, высочайшим указом реабилитировала бывшего канцлера, вернула ему все чины и пожаловала званием генерал-фельдмаршала, однако реальной власти не дала. Кстати, нелишне заметить, что современники не всегда лестно отзывались как о личных качествах этого деятеля, так и о той роли, которую он сыграл в российской истории. Как бы то ни было, кровь нескольких тысяч русских солдат пролилась впустую: такого за всю Семилетнюю войну никогда не случалось ни с французами, ни со столь презираемыми вышеуказанной историографией австрийцами.