Войны и кампании Фридриха Великого
Шрифт:
Апраксин с величайшей поспешностью ретировался за Прегель и не только оставил свои завоевания, но и саму Пруссию. 13 сентября армия покинула Тильзит, причем русский военный совет постановил уклониться от боя с подошедшим авангардом Левальда, несмотря на все превосходство в силах! 27 сентября вся армия была отведена за Неман — на исходные позиции перед началом войны.
Изначально отступление проходило недостаточно организованно, оправившийся после поражения Левальд преследовал русских, в результате были не только утрачены практически все плоды победы, но еще и понесены напрасные потери в людях (больными и отставшими) и материальной части. Если к Тильзиту армия отходила в полном порядке, то уже после 29 сентября ее отступление к Мемелю было беспорядочным и поспешным.
Очень скоро отступление русских превратилось в бессмысленное бегство: наши войска отступали за границу так быстро и в таком беспорядке, как будто русские были всюду разбиты и преследуемы. Пятнадцать тысяч раненых и больных были брошены на марше; до восьмидесяти орудий и значительное количество снарядов и обозов оставлены неприятелю. На маршруте отхода все встречные деревни сжигались, «превращая окрестные места в пустыню». По пятам за бегущими русскими со своими крошечными силами шел Левальд, подбирая по пути бесчисленные трофеи. Никто не мог понять причины такого странного поступка Апраксина, тем более, что Гросс-Егсрсдорфская битва открыла перед ним дорогу к самой столице Пруссии, вполне обнаженной и беззащитной. Одни полагали, что русский фельдмаршал боялся зазимовать в стране, совершенно опустошенной его же войсками; другие утверждали, что он был подкуплен Фридрихом. Конференция и сама императрица настойчиво требовали от Апраксина перейти после перегруппировки в наступление и взять Кенигсберг, как это подсказывала обстановка на театре военных действий и как было обещано австрийцам. Однако Апраксин ответил отказом, заявив, что «невозможное возможным учинить нельзя». Неудивительно, что молодой генерал Панин [46] с риском для себя срочно прибыл в Петербург и доложил Елизавете об измене Апраксина.
46
Панин Петр Иванович (1721–1789) — граф, русский генерал-аншеф (1765).
28 сентября Апраксин был смещен с должности главнокомандующего. В декларации для союзников отмечалось: «…операции нашей армии генерально не соответствовали нашему желанию, ниже тем декларациям и обнадеживаниям, кои мы учинили нашим союзникам — замедлившееся окончание кампании наградить скоростию и силою военных действ».
Отечественная историография приводит множество причин панического бегства победителей: начиная с «больших потерь и отсутствия снабжения» и заканчивая «политической ситуацией на родине». Как пишет Керсновский, «на марше выяснилось, что вследствие полного неустройства невозможно перейти в наступление этой же осенью и решено отступать в Курляндию».
Однако Мемель оставался в руках русских, он был прикрыт 10-тысячным корпусом: через этот город русское войско могло получать все нужное продовольствие морским путем. Достаточно сказать, что русский флот доставил армии из Мемеля баржи с продовольствием, но по приказу Апраксина они были пущены на дно. Стало быть, первое предположение (относительно недостатка в снабжении) было неосновательно. Второе подтверждалось анекдотом, довольно забавным, но не совсем правдоподобным. Настоящая же причина отступления русского войска заключалась в тайных интригах при нашем дворе.
Мы уже видели, что всесильный временщик Бестужев-Рюмин не ладил с наследником престола Петром Федоровичем. Внезапная тяжелая болезнь императрицы заставила его опасаться за ее жизнь. Боясь невыгодной для себя перемены в правительстве, он придумал составить духовное завещание, по которому императрица отказывала престол сыну наследника, Павлу Петровичу, и до его совершеннолетия назначала правителями государства Бестужева и супругу наследника, Екатерину. Для подтверждения такого завещания Бестужев желал на всякий случай иметь под рукой войско. Поэтому он предписал Апраксину немедленно оставить войну с Пруссией и со всей армией перейти в Россию.
Но
Эти события иллюстрируются еще одним историческим анекдотом, вполне наглядно, однако, рисующим положение дел в Российской империи. Елизавета приказала арестовать Апраксина и провести по его делу тщательное расследование. По возвращении фельдмаршала в Петербург его взяли под стражу в небольшом дворце недалеко от столицы, на Средней рогатке, в местечке со странным названием Три Руки. Следствие, как уже говорилось, продолжалось около трех лет. Комиссия, допрашивавшая Апраксина, не могла получить против него каких-либо серьезных улик — он упорно отрицал свою вину. Трагическая развязка наступила совершенно неожиданно. У императрицы спросили, как же поступить дальше с упрямым фельдмаршалом. Елизавета ответила, что поскольку вина арестованного не доказана, то остается последнее средство — освободить его. Во время очередного допроса следственной комиссии один из ее членов успел произнести только первые слова фразы, сказанной Елизаветой: «Остается последнее средство», — фельдмаршал после услышанных слов вообразил себе ужасные пытки и так перепугался, что скончался на месте. Произошло это 19 сентября 1760 года.
Существует еще один вариант этой версии, автором которого является будущая императрица Екатерина, в то время — великая княгиня, супруга наследника. В своих «Собственноручных записках императрицы» она полностью оправдывает Бестужева и утверждает, что Апраксин сам принял решение об отступлении. В то же время она не отрицает наличия придворных интриг, которые роковым образом влияли на ход боевых действий в течение всей войны. По ее словам, «спустя некоторое время мы узнали, что фельдмаршал Апраксин вместо того, чтобы воспользоваться своими успехами после взятия Мемеля и выигранного под Гросс-Егерсдорфом сражения и идти вперед, отступал с такой поспешностью, что это отступление походило на бегство, потому что он бросал и сжигал свой экипаж и заклепывал пушки. Никто ничего не понимал в этих действиях; даже его друзья не знали, как его оправдывать, и через это самое стали искать скрытых намерений.
Хотя я и сама точно не знаю, чему приписать поспешное и непонятное отступление фельдмаршала, так как никогда больше его не видела, однако я думаю, что причина этого могла быть в том, что он получал от своей дочери, княгини Куракиной, все еще находившейся, из политики, а не по склонности, в связи с Петром Шуваловым, от своего зятя, князя Куракина, от своих друзей и родственников довольно точные известия о здоровье императрицы, которое становилось все хуже и хуже; тогда почти у всех начало появляться убеждение, что у нее бывают очень сильные конвульсии регулярно, каждый месяц, что эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, что после каждой конвульсии она находится в течении двух, трех и четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения всех способностей, какие походят на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать.
Фельдмаршал Апраксин, считая, может быть, опасность более крайней, нежели она была на самом деле, находил несвоевременным углубляться дальше в пределы Пруссии, но счел долгом отступить, чтобы приблизиться к границам России, под предлогом недостатка съестных припасов, предвидя, что в случае, если последует кончина императрицы, эта война сейчас же окончится. Трудно было оправдать поступок фельдмаршала Апраксина, но таковы могли быть его виды, тем более, что он считал себя нужным в России, как я это говорила, упоминая об его отъезде.