Воздастся каждому
Шрифт:
Голос его звучал совсем просительно.
Она улыбнулась, и Кэллагену показалось, что это солнышко проглянуло через тучи.
— Отлично. Я так и сделаю. Но помните, у вас всего три дня. И я должна иметь возможность общаться с Вилли.
Кэллагена принял угрюмый и удрученный вид.
— Боюсь, вам это не удастся, — соврал он. — Он в Эдинбурге. Какие-то дела по собственности Мероултонов, видимо, в связи со смертью Августа. Его не будет до субботы. Правда, он собирался связаться со мной завтра вечером. Я возьму у него адрес и номер телефона и сообщу вам.
Судя по лицу,
Кэллаген пошел к выходу и уже взял шляпу, когда она заговорила снова.
— Все это удивительно и странно. Или вы снова взялись за свои штучки? — Она постаралась смягчила свои слова улыбкой. — И препятствуете моим контактам с Вилли, потому что я все ещё под подозрением?
Кэллаген хмыкнул.
— Нет, в мои планы это не входит.
Он открыл дверь и снова обернулся.
— Я кое-что скажу, мисс Мероултон, — слова стремительно срывались с языка. — Поверьте, я на все готов, чтобы вы не пострадали, — он снова улыбнулся озорной мальчишеской улыбкой. — Даже будь вы убийцей…
И с этими словами Кэллаген удалился, оставив её в дверях.
7. РАССТРОЕННАЯ ПИРУШКА
В 22.00 Кэллаген сидел в «Лайонс Корнер Хаус» на Шафтсберри Авеню, глядел в окно и наблюдал, как люди встречаются, заходят в «Монико», беседуют, смеются.
В Лондоне народ делится в основном на две части: очень тонкий верхний слой и могучий — нижний. Верхний — с внешней оболочкой респектабельности, изысканности, чистоплотности и благопристойности, что и демонстрировалось миру. Нижний (абсолютное большинство) — сплошь низость, дешевое жульничество, всеобщая вшивость, которая царила в джунглях душной громады сердца Метрополии, и границы этого вертепа известны были известны каждому смышленому полицейскому.
Кэллаген улыбнулся про себя, когда подумал, как мало горожан знали что-то о Лондоне. Несомненно, некоторые туманно сознавали, что существует невидимый подпольный мир: такого рода места (например, метро), где порой сталкиваешься с отборными жуликами. Но большинство несказанно удивится, столкнувшись с действительно жуткими криминальными событиями, которые никогда не попадают на первые полосы газет, но в жизни время от времени случаются. Они пребывают в непоколебимой уверенности: может, такое и случается в Америке, но в Лондоне — никогда!
Он усмехнулся этой мысли. Ой ли!
В Лондоне случается все! Любая безумная чертовщина. Каждый день и каждую ночь. Вот почему на этих улицах размещены подразделения полиции под командой первоклассных офицеров, знающих, что за жизнь там бурлит, как вести дела и обращаться с этой своеобразной публикой, которая обидится, если вы намекнете, что они жулье. Но их порочность, низость и подлость в конечном счете приносят гораздо больше зла, чем дела профессиональных криминальных структур, которые в сравнении с этим болотом мерзости можно было бы даже назвать благородным мошенничеством.
Искорени эту публику — и большинство потенциальных злодеяний и потенциальных преступников никогда бы не материализовались.
Кэллаген потягивал кофе, позволив себе посочувствовать полиции, чьи источники информации
Он ещё шире улыбнулся, представив себе, что может случиться, если вдруг редакторы лондонских газет предоставят в виде исключения дюжине своих репортеров свободу действий и возможность послать к черту закон о клевете! Как будут выглядеть первые страницы утренних воскресных газет и какое множество милейших людей принялись бы упаковывать чемоданы и поскорее сматываться, пока обстоятельства ещё позволяют.
И не окажется ли он одним из них?
Кэллаген расплатился, спустился по лестнице, прошел до телефонной будки, позвонил в «Утреннее Эхо» и несколько секунд спустя говорил с Джанглом.
— Майкл, для тебя кое-что есть. И если хочешь, можешь сохранить это в тайне исключительно для себя. Это касается блистательных, но совершенно необоснованных действий, которые сегодня вечером Грингол собирается предпринять по делу Мероултонов. Я предполагаю, где-то между 23.30 и 1.00. Мой совет тебе послоняться в это время на углу Лайли Стрит и Паллардс. Следи, когда появится полицейский автомобиль и следуй за ним, а дальше соображай сам.
— Спасибо, Слим, — протянул Джангл. — Как твои дела? Все ещё примерный мальчик?
Кэллаген повесил трубку, остановил такси, приказал отвезти его на Гордон Сквер, вышел на углу и пошел через площадь к «Кларендон Апартментс».
Оставшись на противоположной стороне напротив «Кларендона», он наблюдал за входом, пока не увидел, что швейцар поднялся на лифте наверх. Тогда он быстро проскользнул в холл, мельком взглянул на указатель номеров и зашагал по лестнице, размышляя по пути про Олали Голи.
Олали Голи выглядела на свои тридцать. На высоченных каблуках — пяти футов и восьми дюймов роста. Прекрасно сложенная брюнетка прекрасно знала, как носить наряды.
Она была француженкой, и действительно в ней был заметен тот специфический шик, который, как считается, присущ француженкам, но редко удается обнаружить.
Олали была очень умна. Она начала свою карьеру после войны в кордебалете одного из крохотных французских стриптиз-ревю. Она знала о жизни исключительно много, практически все, что следовало знать насчет мужчин. Услышав, что Англия — чудное место, где неплохо живется, она составила план, как туда добраться. В Марселе ей посодействовал некий делец, который занимался финансами подобных девиц.
Олали точно знала, как ей вести себя с Кэллагеном, так как получила указания «эксперта» по этой части.
Кэллаген положил шляпу на столик и расстегнул пальто: в комнате было слишком жарко. Миленько обставленная, она была перегружена бесчисленными столиками и всяческими безделушками. Красные обои, обилие красного бархата и шелка просто подавляли.
Он задержал долгий взгляд на Олали. Темно-синий, переливающийся муаром, шелковый халат с искусными глубокими разрезами подчеркивал стройность фигуры изящную форму ног. На лице Кэллагена читалось восхищение, правда, слишком уж открытое, чтобы быть искренним.