Воздушная гавань
Шрифт:
— Я всего-то надеялся успеть попробовать свое пиво прежде, чем опять придется вставать, — сказал Бенедикт и демонстративно прихлебнул из собственной кружки. — Как тебе здешний чай, сестрица?
— Идеально теплый, — ответила Гвендолин, но все равно добавила ложечку меда, размешала и пригубила. Даже остывший чай — все равно чай, слава богу, и этот вкус казался приятно нормальным после всех странностей последних дней. — Мастер Ферус… Подумать только!
Ферус оторвался от второй опустевшей кружки, ловко скрыл кашлем негромкую отрыжку и улыбнулся девушке:
— Да, дитя?
— Я так понимаю, вы отнюдь не беспричинно расправляетесь со своей способностью здраво рассуждать?
Сузив глаза на девушку, старик метнул в Бенедикта проницательно-заговорщицкий взгляд.
— А она мало что упускает, верно?
— Вопреки тому, как ее видят окружающие, совсем мало, — вежливым тоном согласился Бенедикт. — Думаю, ей это нравится: позволять всем и каждому воображать ее слишком поглощенной собой, чтобы замечать происходящее вокруг.
— Лучше уж так, чем выставлять себя унылой посредственностью, как это делает мать, — сказала Гвен. — Я просто не смогла бы заставить себя опуститься так низко.
Ферус яростно закивал.
— Нет-нет, только не это. Не уподобляйтесь ей. — Ухватив покрепче третью кружку, он широко осклабился. — Вообще-то вы совершенно правы, мисс Ланкастер. В моем безумии есть своя логика. Ну… В конкретно этом безумии, так или иначе.
Он сделал хороший глоток из третьей кружки, — но, во всяком случае, не осушил ее одним залпом.
— И в чем же состоит логика? — поинтересовалась Гвен.
— Вы должны хоть чуть-чуть разбираться в наших занятиях, — сказал Ферус, — иначе логика предстанет полнейшей чепухой.
— В ваших? Эфирреалистов то есть?
— Именно, — подтвердил Ферус, подавляя новую отрыжку. — Весьма многое из того, чего мы стремимся достичь, происходит, как… по наитию, можно сказать. Мы прикасаемся к силам, присутствие которых не способны чувствовать другие.
— Вы подразумеваете эфир.
Ферус витиевато махнул рукой:
— Это низводит дьявольски сложную концепцию к ее примитивной сердцевине, но сойдет и так. Мы чувствуем эфирные силы. До определенной степени их чувствует большинство людей, только мало кто это осознает.
— Просто не представляю, о чем вы, — призналась Гвен.
— Вообще-то представляете, — не дрогнул Ферус. — Возьмем для примера боевую перчатку, которую вы носите.
— Возьмем.
— Что вы ощущаете, надев ее?
— Ничего особенного, — пожала плечами Гвен. — Кристалл холодит ладонь, но так всегда и бывает.
— Строго говоря, мисс, факты не на вашей стороне, — сказал Ферус. — Если, раздобыв где-нибудь термометр, вы сравните температуру кристалла с температурой своей кожи, обнаружится почти точное совпадение.
Гвен наморщила лоб.
— Уверяю вас, сэр, кристалл довольно холодный.
— А вот и нет, — ответил Ферус. — То, что вы чувствуете, — это эфирная энергия, текущая через кристалл. Но ваши ощущения при этом… когда вы испытали их впервые, ваше сознание растерялось. Живительное местечко, доложу я вам, это самое сознание, — сталкиваясь с досадной неудачей, оно вечно пытается поместить что-то неизвестное в контекст уже знакомых предметов. Значит, по всей очевидности, ваше сознание решило, столкнувшись с этим новым ощущением, что лучше всего будет наклеить на него ярлычок «холод» и заняться другими насущными делами. И вы далеко не одиноки. То, что вы описываете, — лишь один эпизод в наборе самых типичных реакций при прямом воздействии на человека усиленного поля эфирной энергии.
— Кристалл на моей печатке колется, — кивая, сообщил Бенедикт. — Немного щекотно, как бывает, когда уснешь на согнутой руке, а кровь потом начинает возвращаться. Хотя прежде я никогда не слыхал, чтобы это чувство объясняли именно так, мастер Ферус.
— Чепуха какая-то, — сказала Гвен. — Все предметы либо холодные, либо нет, сэр.
— Вот! — вскрикнул Ферус, уставив на девушку указующий перст. — Я и не подозревал, что вы интересуетесь философией! Великолепно!
— Прошу меня простить, — сказала Гвен. — Философия даже не упоминалась.
— Разве? — ответил Ферус. — Вы только что слышали, как сэр Бенедикт подтвердил, что его ощущения при соприкосновении с боевым кристаллом разительно отличаются от ваших собственных. Реальность у нас одна на всех, это правда, — но вы двое воспринимаете ее немного по-разному. Чем старше человек, сдается мне, тем яснее он понимает, что вселенная весьма напоминает собою зеркало, мисс Ланкастер.
— Чем именно напоминает?
— Тем, что она куда сильнее отражает вашим органам чувств вас саму, чем вы, вероятно, думаете.
— Вздор. Если я смотрю на синюю куртку, я и вижу синюю куртку. Причем ее цвет не зависит от того, смотрю я или нет.
— Вот! — повторил Ферус, вздымая палец. — Но предположим, что оттенок, который вам кажется синим, сэр Бенедикт отнесет к разновидности зеленого. Хотя цвет-то один и тот же!
— Но этого же не происходит, — возразила Гвен.
— Откуда вам знать? — парировал Ферус. — Вы можете видеть глазами сэра Бенедикта? Если так, я тоже хотел бы научиться этому трюку.
Гвен несколько раз закрыла и открыла глаза.
— То есть вы уверяете, что такое возможно? Когда я вижу синий, он видит зеленый?
— Вовсе нет. Он тоже видит синий цвет, — сказал эфирреалист. — Но только свой синий цвет. Не ваш.
Гвен нахмурилась. Открыла было рот, чтобы возразить снова, но подумала немного и сжала зубы.
— И если так делает Бенедикт, тогда, наверное, тем же заняты и все остальные?
Бенедикт усмехнулся в свою кружку.
— Согласись, это многое проясняет в особенностях эстетических воззрений Дома Астор.