Воздушные рабочие войны. Часть 2

Лифановский Дмитрий

Потихоньку начал восстанавливаться, еще мгновение назад казавшийся навсегда потерянным, слух. Платье оказалось безнадежно испорченным, грязным и порванным. Шадрина скептически оглядела Светлану и, разворачиваясь в сторону, откуда они только что шли, махнула рукой:

— Давай за мной, — скомандовала лейтенант и направилась обратно к казармам. Оставив Свету в Настиной комнате, Лида куда-то ушла, ничего не пояснив, растерянной, так и не отошедшей от испуга девочке. Вернулась через полчаса. — Держи, — она кинула на кровать выцветшую форму без знаков различия с брезентовым ремнем и белое мужское нательное белье, — вроде твой размер. А платье, потом девчонок попросим, зашьют. Ну, а постираешь сама.

— Я и зашью сама, — буркнула Светлана. Ей опять стало стыдно. Вон Шадрина вместе с ней была, а у нее на форме ни пятнышка, ни прорехи.

— Сама так сама. Справишься, —

Лида кивнула на вещи, — или помочь?

— Справлюсь.

— Я на улице жду. Давай только быстрей, в столовую опоздаем, — Света кивнула и стала переодеваться.

— А разве после такого, столовая работает? — для нее было диким, что после всего творящегося только что ужаса, жизнь здесь продолжается как ни в чем ни бывало. Шадрина в ответ лишь улыбнулась уголками губ.

— Да не было ничего. По обманке они отбомбились. А нас случайно зацепили. Бомба-то всего одна была. Ты разве не заметила?

— Одна?! — Светлане казалось, что на них бомбы сыпались и сыпались, а оказывается, бомба была всего одна! Стыдно-то как! Хорошо хоть Шадрина уже вышла, не видя ее полыхающего красным лица.

Управилась быстро, только вот форма сидела непривычно и неудобно, да еще и топорщилась в разные стороны. Как она отличалась от оставленной дома, сшитой на заказ, в которой она ходила на занятия по допризывной подготовке. Света сама себе казалась пугалом. Мелькнула мысль, что Шадрина специально подобрала ей такую, старую, штопанную, не по размеру. Но она ее быстро отбросила. Наверняка, взяла просто то, что подходило, прикинув на глазок. Лида, увидев Светлану, только покачала головой и молча расправила на ней гимнастерку, подтянув ремень и поправив бесформенную, сидящую пирожком, пилотку защитного цвета без звездочки. Видя расстроенный, надутый вид девочки, Шадрина улыбнулась:

— Не переживай, никто даже не заметит. Видела бы ты, в чем к нам в училище девчонки прибывали, — она хихикнула и покачала головой. А Света еще больше надулась:

— Я не переживаю, — буркнула она. Как все это отличалось от того героического образа армии, который она привыкла себе представлять. Не было тут бравых командиров, затянутых в скрипящие ремни, увешанных орденами и медалями, виденных ею на парадах и в окружении отца. Не было подвигов, вдохновляющих речей, красивых театральных сцен. Самыми бравыми командирами, встреченными ей здесь, на юге, были ее брат и грубиян Стаин. И то, Стаин с натяжкой. Слишком молодо и устало он выглядел.

Столовая представляла собой примыкающий к большой, барачного типа палатке, сколоченный из досок каркас, прикрытый сверху от дождя брезентом и обтянутый маскировочной сеткой. Длинные столы, сколоченные из оструганных досок и такие же скамейки. Между столами сновали дежурные, расставляя металлические миски с одуряюще вкусно пахнущей кашей с тушенкой и толстыми пластами резанным белым хлебом. Потихоньку подходили и рассаживались за столы девушки, многие с красными, распухшими от слез глазами. Хотя нет, вот и парни подошли. Симпатичный, высокий сероглазый молоденький сержантик, ровесник Светланы и серьезный капитан с простоватым, деревенским лицом, приветственно прикрывший глаза при виде Лиды. Торопливым шагом их догнали чернявый майор с яркой внешностью, капитан госбезопасности, с ничем не запоминающимся невыразительным, лицом и капитан ВВС со следами ожога на шее и лице. Уже рассевшиеся за столы девушки, при виде командиров встали. А только что пришедшие прошли к началу стола и молча встали, оглядев личный состав. Никифоров оглянулся в сторону дымящей кухни, откуда тут же показался старшина и разносчицы, несущие подносы с гранеными, наполовину наполненными прозрачной жидкостью, стаканами. Девушки шли вдоль столов, а старшина, с неестественно прямой спиной вышагивал рядом и расставлял стаканы рядом с тарелками. И все это в полной тишине, только где-то за кухней, раздавались звуки команд, Светлана, завороженная этой страшной тишиной, не разобрала каких, да и не прислушивалась она к ним. Просто звучали они здесь и сейчас режущим ухо диссонансом. Старшина дошел до командиров, а один поднос был почти полный. Старшина потянулся к подносу, но капитан перехватил его, остановив его руку своей рукой. Он сам расставил в ряд десять стаканов, а потом под чей-то приглушенный всхлип накрыл их кусочками хлеба. Командиры стоящие рядом разобрали свою водку. Капитан кивнул старшине и девушкам разносчицам на свободные места за столом, а сам обвел тяжелым взглядом людей, задержавшись, как показалось Светлане, на них с Шадриной:

— Сегодня и завтра полетов не будет, — тихо произнес

он, — эскадрилья свою задачу выполнила, — капитан отвернулся и, нашарив рукой пуговицы на воротнике, расстегнул их. — Пять экипажей, — голос его дрогнул, — не вернулись с этого задания. Среди них и экипаж командира корпуса подполковника Стаина, — над столом повис тяжелый вздох. Это не первые наши потери. Но первые такие… такие... — капитан замолчал, скрипнув зубами и добавил, — Надеюсь, последние, — он говорил тихо, но слышно его было даже в самом дальнем уголке столовой, — Помянем — сказал, будто скомандовал он и командиры практически одновременно опрокинули в себя водку. Следом выпили девушки. Все по-разному. Кто-то, как и мужчины вливал в себя обжигающую горло жидкость одним глотком, кто-то цедил ее сквозь зубы. Света к своему стакану не притронулась, хотя он и стоял перед ней. Просто она никогда не пробовала водку, только вино, да и то один раз, на дне рождении у Марфы Пешковой. А еще она была чужой для этих людей и не чувствовала себя в праве приобщиться к этому общему горю, хотя понимала и принимала их боль. У Светланы защемило сердце. Ей захотелось стать одной из них, одной из этих девушек, ощущающихся сейчас единым целым. И от мысли этой стало вдруг светло и жутко. Еще часа не прошло, как она тряслась от страха, скрючившись в тесном окопчике, а сейчас хочет оказаться среди людей поминающих своих погибших товарищей и в любой момент могущих оказаться на их месте. Светлана тряхнула головой, отгоняя от себя это наваждение. Но оно не уходило. Наоборот, только крепло, превращаясь в уверенность, что именно здесь ее место, а не где-то в госпитале или санитарно-прачечной команде. Будто в тумане, не понимая что она делает, Светлана зажмурилась и, схватив стакан, влила в себя водку, не почувствовав ее вкуса. Горло перехватило, Света еле сдержалась, чтоб не закашляться и открыла глаза, напоровшись на взгляд того молоденького сержантика с красными от слез глазами. И было в этом взгляде что-то такое, от чего внутри Светланы все перевернулось и опалило огнем. Что ж, папа, ты хотел, чтоб я уехала на фронт, значит, я буду воевать! Во что бы то ни стало! И только попробуйте с Васькой меня остановить!

От принятого решения с души словно упал камень, а старые страхи и обиды отошли куда-то на второй план. Нет, они не исчезли, не забылись. Просто сейчас не время для них. Потом! Все потом! И она решительно посмотрела в глаза сержанту Бунину, от чего тот покраснел и отвел взгляд.

— Жииивыыы! — раздался приближающийся истошный крик, и в столовую ворвалась разгоряченная бегом, заполошно дышащая Рыкова, — Стаин с Федоренко живы! — выдохнула она, радостно улыбнувшись, — Сейчас от пехоты связались! У них они! В 416-ой! Поранененые только! Не сильно, вроде, — в ее словах послышалась неуверенность. Связь, как всегда была отвратительной и сквозь шорохи и чужие голоса, удалось расслышать только, что Стаин и Федоренко живы, и что-то там про ранения.

А столовая уже наполнялась радостным гулом. Только что оплакавшие своих товарищей люди, вдруг почувствовали веру в чудо. Ведь, если живы одни, то могут быть живы и другие! И плевать им было, что три вертолета из пяти взорвались еще в воздухе! Ну и что! А вдруг! Ведь так хочется, чтобы все были живы! Чтобы не было слез, боли, ненависти! И войны!

Полуторка подпрыгнула на очередной колдобине. У Насти клацнули зубы, а Саша зашипел, пробормотав себе под нос что-то неприличное, и тяжело навалился на борт. Девушка, поморщившись, тут же кинулась к нему:

— Плохо, да? Болит? Зачастила заботливо она и вдруг заколотила маленькой ладошкой по крыше кабины, — Эй, потише езжай! Не дрова везешь!

Только вот водитель словно и не услышал ее, только прибавив скорость, стараясь как можно быстрей проскочить простреливаемый немцами участок. Он то и дело наклонялся к лобовому стеклу и вглядывался в расцвеченное золотисто-розовыми тонами вечернее небо, помимо артиллерии шалили тут и немецкие охотники. Правда в последнее время и те и другие все реже и реже. Настя, суетящаяся около Сашки, тоже, нет-нет, да и поглядывала настороженно вверх.

— Нормально, — пробормотал парень, глядя на девушку мутными глазами в ореолах черных распухших кругов и вдруг, перевесившись за борт, зашелся в рвотных судорогах. Настя привычно ухватила его за воротник гимнастерки, чтоб не вывалился. Наконец Сашку подотпустило и он с бледным покрытым испариной лицом расслабленно откинулся назад, но тут же поднял голову, ударившись затылком об деревянный борт на очередной кочке:

— Да чтоб тебя!

— Эй, твою дивизию! — опять замолотила кулачком по кабине Настя, — Осторожней там!