Воздушный колокол. Книга стихов

Игнатова Елена Алексеевна

За город!

Уголь окраин.Озноб нищих рощ.С асфальта скатился дождьв черные травы. Бумага в канавах,гниющие воды —это предместье природы.За город, за город, друг Телемак, за город!Мы спешим мимо блочных домов,снов удушья в тисках арматуры.Щели оконныев клетки впускают воздух(ночью удавленником под звездывысунут фортки язык с синим стеклом).За город, друг, в прозрачной воде шевелить веслом!Мы спешим, прикрывая лица плащами в знакскорби. Выводят мелких собакунавозить газоны.За окнами звук поцелуев сонных(или урчит живот?) —это вода уходит в черную дырку ванны,смывая рабочий пот.Нас выносит из улиц.Природа-калека,как огромный червь, извивается слепо,зародясь из свалок и сточных вод.Здравствуй, оборотень-Помона!Из мазутных луж на манер тритонавсем нутром своим прокаленнымв десять труб тебе голосит завод.

«Подуешь на пальцы в московском дворе…»

* * *

Подуешь на пальцы в московском дворе,заухает снег за углом.Смотри, что творится теперь в декабре —как в фильме дешевом живем.Москва велика, и сдобна, и пышна,и все мы, как в булке изюм,где грязной рукой ковыряет страна,тот слаще, который угрюм.Нет, здесь не по мне. Мне милей Ленинград,где чайки чугунный полет,куда он тесней, жестковат, суховат,а все веселее живет.

«Как хитрый грек…»

* * *

Как хитрый грек,сквозь Рим жестоковыйный хитрый грекбредет, скрывая в бороде усмешку,и наблюдает городскую спешкуиз-под кофейных век.Как тайный грех,любовь свою к Москве, как тайный грех,я объявляю ныне.Господь, ты сотворил в людской пустынегончарный цех.Кое-как, признаться, лепят малых сих,но сколько их!Все сто холмов,уподоблю все сто ее холмовзлатым восхолмьям конского навоза.Но с чем сравнить татарские заносыее чинов?Зима черна.Кремлевская стена начиненапокойниками. Спит копчушка в склепе.Разносит двери магазинов слепов Москве страна.Здесь млад и стар,приказчик и добытчик млад и стар.Кипит базар.Печется новый миф столичной лепки.Здесь «про» – сильны и «контра» тоже крепки.О, где пожар!Скрываю смех,чеканки петербуржской жесткий смех.Грущу о техцветах прекрасных, что растут в болоте.И обдувает кровью на отлетегончарный цех.

«Я на улицу выйду. Смердит…»

* * *

Я на улицу выйду. Смердит.Пот рабочий стекает с трамваев,важный гость на «Аврору» спешит,черным бесом метнется, пролает.Светлоглазый ребенок со мной(тихий шаг в институтские парки),пламя прелести кроткой земнойна лице его светит неярко.Повторяй же: «В провалах, в крови —словно ласточек гнезда слюною —силой неутолимой любвиматеринской – скреплен надо мноюсвод небес». Этот город прими,заповедник советской России:жесть и известь, секретных НИИнизколобых – подъезды пустые.Начиналась застройка с тюрьмыи с дворца, где не видно хозяев,у реки, над которою мы,как бескрылые птицы, играем.

«Пустоты полночи. Земля перепревать ложится…»

* * *

Пустоты полночи. Земля перепревать ложится.Лист налитой на землю пал.Фонарик мрака – в небесах мерцает птица,и коротко блеснет, боясь упасть в канал,где света нет.Теперь сырой туманстекает по садам на каменные лица.Пустоты полночи.В густой воронке светапрохожий скармливает женщине тоску.Слова расслаблены. Дымится сигарета.В плаще блестящем он подобен мотыльку,что к лампе прилетел и требует совета.Что делает поэт в печальный час теней?В Неве ночных огней качаются обмылки.Он из дому идет, одевшись потеплей,и студенистый свет стекает по затылку,когда пройдет насквозь туманный Летний сад,и тени милые к нему на свет летят…

«Или мне кажется, или в отчизне…»

* * *

Или мне кажется, или в отчизне,словно в лесине, простукивается пустота,и не вольна я сказать «за свободу полжизни» —просто одна половина ее у меня отнята,а на другую глядят и молчат в укоризнедва долговязых скота.Женщина, ты и помады еще не истерла на губысколько положено было в синичий твой век,но из сумятицы будней тебя вынимают негрубо,и, возмущенно ерошась еще, ты увидишь: вдоль рекпозаболоченных – тянутся волглые срубы…с умершим сердцем, живая еще, опускаешься в снег.

«…звали его Китом…»

* * *

…звали его Китом,шел с приятелем, тот…Посмотри, как время нас выдает,я хочу сказать – бремяслепорожденной жизни не позорней иных,смерть во дворе-колодце, на глазах у старух —новое поле брани.Дослужась до шиша в кармане,мы, заложники вечности, как утверждал поэт, —лес букварный в распаде. А в тридцать леткровь подводит итоги.Ты убит ударами карате,племя новой культуры не мы, а те —каратисты и йоги.Осыпается мой словарный лес,скоро будем мертвы во имя чудесэры с привкусом серы,опустеет окраин нелепый стан,и пойдем на небо под барабан,как когда-то шли в пионеры.Я молчу – это время хрипит во мне:исчезают в огне, колыме, тюрьмете, чьи губы любили,те, кто плакали под хмельком,кого кованым каблукомпрямо в сердце тугое били.

«Сколько горя, сколько черной боли…»

* * *

Сколько горя, сколько черной болиприняла я в городе Петровом.Греемся на пепелище старом,плачемся на пепелище новом.С нежностью и тайною оглядкой,чужестранка в этом мире сиром,узнаю потемкинские пяткиу атлантов, гениев, кумиров…Но когда у Ксении Блаженной,у ее часовни жду рассвета:– Жено, о блаженнейшая жено,сколько счастья было, сколько света!

«Пела и на клиросе…»

* * *

Пела и на клиросе,и под небесами,как звезда, светиласяв деревянном храме.Обходя без усталигородок-пустыню,площади и улицывсе перекрестила.Все согреть стараласякаменное ложеКсения Петербургская —тайная надёжа.

«Запах нашатыря, истлевшего снега…»

* * *

Запах нашатыря, истлевшего снега,воздух с примесью яда,битый кирпич, дебильный Ильич,но только здесь я могу заговаривать тьму,растворяться и ждать появленьянескончаемой вереницы женщин —шатких теней, бредущих след в следза высокой, в истлевшей шинели,Ксенией, как свеча горящей.Они приникают к окнам, вглядываются в спящих,вдыхают запах тревог и страхови благословляют землю под слоем гари,плоское небо, кованый воздух —все, чего не любили при жизни.