Воздушный стрелок. Учитель
Шрифт:
— Тс-с… Лина, что ты тут хихикаешь? Кирилл, привет. — Мила улыбнулась, окинула удовлетворенным взглядом мой наряд, но и её взгляд наткнулся на трость, а потом и на обмотанную вокруг её набалдашника Ольгину ленту. — Ки… ки…
— И эта туда же. — Деланно грустно вздохнул я.
— Ну ты даешь. — Мила неверяще покачала головой, вновь окинула взглядом мой наряд и, явно еле сдерживаясь, пробормотала. — А Ольга… пометила нареченного платочком, называется! И кто на кого здесь права заявил, а?
Сёстры переглянулись и, пробормотав какое-то подобие извинений, скрылись в холле, откуда тут же раздался их громкий и самозабвенный хохот.
Ладно-ладно. Я подожду до момента встречи с нареченной. Мне не трудно… Впрочем, вру. Это чертовски трудно! Натыкаться на ошеломленные,
— Елена Павловна, доброго дня, рад вас видеть… — Я поклонился удобно устроившейся в троноподобном кресле в углу зала, вдовой новгородской боярыне Посадской, которую, по праву, стоило бы называть Филипповой, женщине знакомой Кириллу по визитам к тем же Томилиным, где эта дама наводила просто-таки панический ужас на представителей московского боярства своим неуемным характером и полным пренебрежением к столичному укладу. Встретив её здесь, я не мог удержаться и не поприветствовать легендарную женщину из не менее легендарного рода. Достаточно сказать, что Здесь, её шесть раз прабабка никогда не выходила замуж за посадника Борецкого, зато, мстя ему за смерть своего мужа боярина Филиппа и старших сыновей, сговорила двух других дам высшего новгородского света и поддержала Иоанна Третьего в его войне с Казимиром Литовским. А когда услышавший о возможном отложении Новгорода, московский государь, потрепав Литву, повернул войска на непокорный город, именно Марфа Филиппова, в девичестве Лошинская, свернув шеи добрым двум десяткам Золотых Поясов, громче всех вопившим об отъезде Новгорода к литвинам, прибыла в Гнёздово на переговоры с Иоанном Васильевичем. Результатом был так называемый Гнёздовский мир, а Марфа стала-таки настоящей посадницей. Более того, государь дозволил ей вести боярский род по женской линии, чего более никогда не бывало. Потом было много всякого, и хорошего и плохого, дочери и внучки Марфы даже побывали в заточении, когда Новгород, после ее смерти вновь попытался отложиться. И опять Иоанн Васильевич помог, только в этот раз уже Четвертый, прозванный Монахом. И опять Филипповы-Посадские оказались, что называется, на коне… В общем, богатая история, знаменитый род… Ну, как тут было пройти мимо, особенно, когда глава этого самого рода окликает гулким басом и, покрутив внушительным носом с нагло эпатирующей ухоженную публику, огромной родинкой в стиле Бабы-Яги, в голос, не стесняясь никого и ничего, интересуется, сколько раз юный Громов уже успел оприходовать боярышню Бестужеву?!
— Милая Елена Павловна, ваша проницательность воистину не знает границ, но как мужчина, я не могу ответить на этот вопрос… По крайней мере, во всеуслышанье, и без разрешения моей нареченной. — Улыбнувшись, я потеребил ленту на трости, и услышал в ответ басовитый хохот матриарха одной из сильнейших боярских фамилий Новгорода… и не только.
— Ха! Юный повеса, да ты, никак меня, старую, в альков зазываешь, для «личной беседы»? Оха-альник. Эх, будь я лет на двадцать моложе, сама бы тебя туда затащила. А сейчас, уж прости… поздновато. — Тут эта мощная тётка мне подмигнула, и договорила, не обращая никакого внимания на воцарившуюся в зале тишину. — Но, ежели хочешь, перед внучками за тебя словцо замолвлю. Глядишь, и сладите? А что, у тебя руда густая, злая! Знать, и моим девкам чуток той злости перепадет…
— Вы уж простите, Елена Павловна, но пять ваших очаровательных внучек, это уже перебор. — Вздохнул я, разводя руками. — Вашим младшеньким-то, едва по десять лет исполнилось. Рановато. Да и Вере с Ниной еще расти и расти.
— Тоже верно. — Черные, абсолютно серьёзные глаза требовательно вперились в моё лицо и Посадская договорила, всё тем же весёлым громогласным тоном. — Сойдемся на одной. Жди, на днях пришлю за тобой. Глядишь, и сговоримся, а, мастер?
Я кивнул в ответ, но почти тут же отвлекся, почуяв кое-чьё присутствие. О да! Обернувшись, я улыбнулся и подмигнул застывшей в ступоре на пороге зала Ольге, в изумлении уставившейся на символ своего девичества, обвивший серебряный набалдашник
ЧАСТЬ III. ЗИМНЯЯ ГРОЗА
Глава 1. Милые бранятся? Нет, притираются… хм…
Бестужев смотрел на мечущуюся по его кабинету дочь, и старательно прятал ухмылку. Ну уж очень потешно смотрелась взбешенная, раскрасневшаяся Ольга наворачивающая круги по ковру и, буквально, искрящая во все стороны короткими трещащими разрядами, распространяя вокруг себя запах озона. Понаблюдав несколько минут за метаниями дочери, боярин покачал головой и звучно хлопнул ладонью по дубовой крышке стола. От удара вздрогнула стоящая на столе лампа, тихо звякнув узорчатым стеклянным абажуром, а дочь замерла на полушаге.
— Угомонись, егоза. — Тихо, но веско проговорил дипломат. На что, Ольга гордо вздернула носик, но не стала продолжать свой «забег» и, сделав шаг в сторону, присела на краешек кресла. Боярин, проследив за ней взглядом, кивнул. — Так-то лучше. Ну, а теперь, давай, сделай пару этих ваших дыхательных упражнений, успокойся и расскажи, с чего вдруг ты так взбеленилась?
— Как?! Ты что не видел, что этот… этот… сотворил на приеме?! — Ольга аж задохнулась от гнева, и боярин вздохнул. До чего же она сейчас была похожа на мать…
— Не понимаю о чём ты. — Нарочито отстраненным тоном проговорил Бестужев, отгоняя мысли-воспоминания.
— Что?.. Ты… ты с ним заодно, да?! — Возмутилась Ольга.
— Дыхание, дочь. Не заставляй меня думать, что я зря выбрасываю деньги на твоё обучение у Кирилла. — Покачал головой тот. Дождался, пока сверлящая его возмущенным взглядом, боярышня отведет глаза и примется за дыхательную гимнастику и, лишь убедившись, что та немного успокоилась, продолжил. — Я так понимаю, ты говоришь о своём учителе. Я прав?
Сердитый кивок в ответ.
— И что же сей уважаемый мастер и мой личный гость сделал не так, что ты на него взъелась? — Тихо поинтересовался боярин и, заметив, как дёрнулась дочь, остановил её одним жестом. — Без крика.
— Трость… Он пришел с тростью. — Старательно сдерживаясь, проговорила Ольга, почуяв нешуточное давление в эфире, исходящее от отца. Такое с ним бывало, разве что, когда он бывал чем-то о-очень недоволен… или кем-то.
— И в чём проблема? — Убедившись, что дочь готова слушать, проговорил Бестужев. — Он взрослый самостоятельный человек. Неженатый, не вдовый и не старый. Будь он офицером, таскал бы кортик или бебут, но он гражданский человек и ОБЯЗАН являться на пиры с тростью, если не хочет сидеть за детским столом. Ты об этом забыла? Или… или устроив представление с платком и пластроном в цвет своего платья, ты решила сделать из него эдакого юного пажа, восхищенного твоей красотой и вздыхающей о тебе, с «детского» балкона над приемным залом? А теперь, значит, бесишься от того, что он поломал твою затею…
— Ничего такого я не хотела. — Нахмурилась Ольга. В словах отца был определенный резон, и теперь она не понимала, как могла упустить этот момент с тростью, обязательной для молодых людей, выходящих в свет. Вот только… лента! Эта мавкина головная лента, точно такая же, как та, что и сейчас удерживает ее волосы в кажущейся такой простой и незатейливой прическе! Ольга и сама не заметила, как вновь затрещал воздух от разрядов электричества вокруг неё и подняла взгляд потемневших глаз на отца. — А ленту он тоже обязан был на трость повязать?! Дражайшая Елена Павловна была в полном восторге, а уж её комментарий…
— Знаешь, вот думать не думал, что ты у меня, оказывается, выросла такой дурой. — Неожиданно грустно заключил Бестужев, наградив дочь сожалеющим взглядом. Дескать, «это ж надо, а? И как у нас с твоей матерью могло получиться… такое?!»
— Но… но… — Ольга даже растерялась и непонимающе захлопала неправдоподобно длинными ресницами.
— Вот-вот. Только в блондинку покрасить осталось. — Кивнул боярин и, присмотревшись к лицу дочери, вздохнул. — Перед вечерним пиром отклеишь. И чтоб больше я этого убожества не видел. Только глаза уродуешь. Ясно?