Вожак
Шрифт:
— Вы тоже военный? — с подозрением осведомился физик у Юлия.
— Обер-манипулярий Тумидус! — Юлий щёлкнул каблуками, забыв, что он в мягких туфлях без задника. — Вообще-то я энергетик. Консультант…
— О! — Назик воздел палец к потолку. — Голубчик, вы-то мне и нужны! Вы составили динамическую диаграмму спонтанных освобождений? Есть безумная идейка. Если обнаружится корреляция с фрактальными возмущениями гипера…
Сработаемся, с удовлетворением подумал Юлий, раскрывая перед Назиком базы данных. Забыв о цербере,
Мамерк покрутил пальцем у виска и вышел. Только лысина блеснула на прощанье.
Вдвоем работа пошла веселее. Назику выделили апартаменты по соседству, и он, игнорируя средства коммуникации, вламывался к Юлию по три раза на день — огорошить коллегу очередным безумством. Энтузиазма Назика хватало на десятерых. Он ухитрился заразить своей энергией и Юлия, но выздоровление наступило быстро.
Нет, Юлий Тумидус не бросил работу. Не разругался с Назиком. Просто ушёл азарт. Физик визжал от восторга: «Восхитительно! Полевой конфликт! Непроходимость гипера!» За всем этим для Назика стояли легионы формул, идуших на штурм законов мироздания.
А для Юлия…
Снедающее беспокойство. Синюшный раб-коматозник № 21 в медицинской капсуле. Страх, чувство омерзения при взгляде на заострившееся лицо. Без пяти минут мертвец был свободен. За краем Ойкумены погиб его хозяин, высосанный досуха вместе с сонмом своих рабов. Гибель соотечественников. Отчаянная надежда: Марк жив! Поединок слов и холодной логики, когда Марком готовы были пожертвовать, списав по графе «допустимые потери». Бессонные ночи. Звонки Валерии. И наконец — долгожданное: «Юлька, Марк живой!»
Живой…
Разве объяснишь это гениальному мальчишке, для которого не существует ничего, кроме уравнений? Юлий и не пытался. Зачем? Пусть человек делает своё дело. А он будет делать своё.
— …Вниманию встречающих. Рейс № 0916/1 «Магха — Тренг — Хордад — Тишри» прибыл по расписанию. Встречающих, не имеющих программы индивидуального слежения… просим пройти в зал прибытия… третьего западного терминала…
Вскочив, он едва не опрокинул кресло.
— Задолбали, — бросила Юлия Руф.
Одним махом она опустошила свою рюмку и продолжила, не в силах остановиться:
— Могу по слогам: за-дол-ба-ли! Еще этот… «Почему вы прилетели на яхте?» Чтоб ты скис, придурок! Кто-нибудь видел любопытных гематров? Их, наверное, во всей Галактике три уникума! И конечно же, первый встречается мне…
Плохо выглядит, отметил Тумидус. Осунулась, стала раздражительной.
— Дети, — спросил он. — Вы оставили их на Квинтилисе?
— На Борго, — вместо Юлии ответил ее муж. — У тетушки Фелиции.
— Нам тебя не хватало, — Юлия вцепилась в рукав мундира Тумидуса, как утопающий в спасательный круг. Длинные
— Тапир, — мрачней тучи, буркнул муж. — У тетушки есть тапир.
Юлия налила по второй: себе, потому что остальные выпить не успели. За маленьким круглым столиком четверым было тесно. Антоний отсел к дверям, вертясь на винтовом табурете. В разговоре телохранитель участия не принимал.
— Ненавижу, — Юлия тряслась в ледяном, опасном бешенстве. — Они заново вводили меня в имущественные права. Тебе хорошо, трибун. У тебя ничерта нет, кроме жалованья и орденов. А у меня недвижимость. У меня депозиты в банках. Акции, наконец. Земельные участки в курортной зоне. Цунами на них на всех! Я стерла пальцы в хлам, подписывая бумаги! Я стерла язык, давая интервью…
— Я тут тоже не развлекался, — обиделся Тумидус. — Ты в курсе, что я символ?
— В курсе. А ты в курсе, что мне восстановили ученые степени? Публично, под духовой оркестр? Это хуже, чем рвать зубы мудрости!
— Идиот ты, а не символ, — вмешался муж. Рюмку Лючано Борготта вертел в пальцах, будто раздумывал: выпить или выплеснуть трибуну в лицо. — Задницы кусок. Кто потащил в пекло маэстро Карла? Кто рисковал жизнью старого, больного человека? Я тебе этого никогда не прощу, символ. Там, где ты, там одни неприятности…
Тумидус аж закаменел от обиды.
— Там, где я? — начал было он. — Там, где я, Борготта? И это я слышу…
Юлия внезапно успокоилась.
— Хватит, — велела она. — Я женщина, меня истерики украшают. А вам, питекантропам, должно быть стыдно. Лючано, перестань: он не виноват, что Стёпа Оселков погиб в распавшемся колланте. И ты, трибун, угомонись. Лючано после гибели Степана сам не свой. Над всеми трясется, за всех боится. Когда он узнал, что маэстро Карл улетел с тобой…
— Я нервничал, — похоронным тоном откликнулся Лючано Борготта, словно это все объясняло. — У меня началась бессоница. Этот напыщенный…
— Хватит!
— Ладно, извини. Больше не буду.
Тумидус сперва не поверил своим ушам. Решил, что Борготта просит прощения у супруги. Но спустя минуту, до краев наполненную угрюмым сопением Лючано, военный трибун понял, что одержал главную победу в своей жизни. Потому что услышал еще раз:
— Извини, говорю. Устал, как собака…
— Твое здоровье, — согласился трибун. — Сладких тебе снов.
— Ты что, специально приехал встретить нас?
— В каком-то смысле.
— Нас, но не всех? Меня ты встречать не хочешь?