Вождь чернокожих
Шрифт:
Но казны здесь не существовало в принципе, а что было, было же и разграблено. Что-то я, смог вернуть, разбив суданцев, что-то они унесли с собой. Что-то забрали местные жители и сбежавшие прихлебатели старшего вождя. Но в целом мне досталось разрушенное селение, в котором ничего не было, кроме голодных и диких негров.
Ещё вокруг сжималось кольцо недоброжелателей, последней каплей, стало известие, что главный вождь, который обитал на западе страны, направил на борьбу со мной, огромное по местным понятиям войско — целых пятьсот воинов. У
И я решил уйти обратно.
Глава 16 Отступление
Плюнув я стал собираться в обратную дорогу, продовольствия у меня было мало и надо было поспешать. И тем не менее, я взял с собой всех желающих, включая женщин с детьми, не взял только стариков и убогих, которые были балластом. Со мной шло, ещё тридцать негров изъявивших желание стать у меня воинами.
Всего, вместе с воинами, получилось около трёхсот человек. Бросив всё ненужное, я приказал отправляться в дорогу, и мы тронулись, растянувшись длинной колонной, словно тело огромной змеи, ползущей под палящим африканским солнцем.
Двое суток мы шли по саванне следуя вдоль реки, из-за женщин и детей невольно сбавив темп, на третьи сутки мои разведчики сообщили, что за нами есть погоня. Главный вождь, действительно выслал за нами большой отряд, который жаждал мести.
Хотя с чего бы это. Я вождя не убивал, его визиря тоже, суданцев разгромил, добычу отнял, женщин детей стариков спас, город захватил, старшим вождём себя провозгласил! А тут такая чёрная неблагодарность. Прям черствость чёрствостью, безо всяких намёков на белое пятнышко признания моих заслуг, перед партией и правительством. Ну, в смысле, перед народом и собой.
В общем, не любят меня негры, ой неее любят. Ну да ладно, ещё пару суток форы у меня есть, а там посмотрим, как чёрная карта ляжет, вверх рубашкой, или вниз рубашкой, всё равно она с обеих сторон чёрная, как ни посмотри.
Своих новую паству бросать я не хотел, отобранные были здоровыми и крепкими мужчинами, и женщинами с детьми и подростками, что должны были увеличить количество моих поданных. Но увы, воины были из них, хреновые, как пиво пенистое из хмелепродуктов, в котором был только спирт и искусственный пенообразователь.
— Слава химикам родным, фармацевтам дорогим, слава платным айболитам, слава всяким содомитам, что разрушили страну, всё никак я не пойму, зачем попал сюда в страну в Африку, теперь мою родную.
Ну это я так, больше от отчаянья, у меня слишком мало воинов осталось, а помощь, явно не успеет, до нашей деревни, ещё суток восемь, ещё пилить и пилить. Ох, как не хочется опять в бой. А у меня и ружья даже теперь есть, если с моим без патронов, то целых шесть, а если с патронами, то целых пять.
А так как, кроме меня, из них, никто пока стрелять не умеет, то целых — одно, и револьвер однозарядный. Итого два выстрела в минуту, а у догоняющих в пять раз больше людей, в — пять — раз! Были бы у меня в отряде русские, то я бы громко смеялся над чёрными дураками, но у меня в отряде, были такие же дураки, что догоняли сейчас меня, только мною уже обученные, но ещё недостаточно, чтобы дать отпор пятикратно нас превышающему противнику.
Ночь прошла спокойно и мы, собравшись вместе с первыми лучами солнца, которое показалось еле заметной светлой полоской на востоке, вошли в селение.
Мы убыстрили темп движения, как только это было возможно, но, увы, только мои воины привыкли передвигаться на большие расстояния и сохранять для этого силы, другие, к сожалению, этим похвастаться не могли. Через день я знал, что нас постепенно нагоняют.
Надо было решать, либо бросать отстающих, судьба которых была бы скорей всего печальна, либо продолжать двигаться дальше и принять бой всеми силами. Либо, оставлять заслон, в надежде задержать врагов и дать возможность уйти всем остальным.
Поколебавшись, я принял третье решение и, оставив себе полусотню, остальных отправил бежать в селение и прислать мне помощь. Нбенге, уговаривала меня, остаться со мной, но я был непреклонен. Насладившись её телом ночью, в полной мере, я отправил её вместе со всеми рано поутру.
Когда последние крохотные фигурки растворились за линией горизонта, я стал готовиться к обороне. Раненый португалец Луиш, тоже остался со мной. Он бегал вокруг меня и ругался, наверняка обзывая меня идиотом и другими более жёсткими эпитетами.
— «Идиото, идиото, идиото», то и дело восклицал он. Общаться мне с ним было тяжело, так как мы разговаривали на разных языках. Он знал пару десятков слов из языка народа банда, я знал, столько же фраз на английском и испанском. Так что, коверкая язык, мы больше понимали друг друга по жестам. В которых, он был истинный умелец.
Заламывая руки передо мной, он показывал жестами, что надо бежать, а не сражаться и недвусмысленно намекал, что бросать надо женщин и детей, а не воинов, но не переубедил меня. Осознав, что всё тщётно, а он один не спасётся, будучи одиноким и раненым. Он смирился со своей судьбой и, упав картинно на колени, принялся молиться Деве Марии, вдруг вспомнив, что является католиком.
Глядя на него, я по привычке отмахнулся крестом в известной русской манере, чем вызвал неописуемое удивление у него. Луиш бросился ко мне, и беспрерывно тараторя на португальском, стал задавать мне разные вопросы, которые я не понимал, но догадывался об их смысле.
Пожав широкими плечами, я сказал:
— Руссо туристо, облико морале.
— Руссо, восе Руссо?
Стукнув себя в грудь, я с трудом довёл до него, что в душе я русский, хоть и негр. И чёрный, я только снаружи, но белый внутри, чем вызвал в его душе потрясение. Часто, часто заморгав глазами, он вдруг согласился со мной и стал требовать оружие, что встретить смерть лицом к лицу.