Вожделенная награда
Шрифт:
— Не понимаю, что ты делаешь, — с трудом выдавила она. — Я не передумаю. Я сказала тебе на яхте…
— Мы уже не на яхте, — резко перебил он.
Он повел плечами, и рубашка соскользнула на пол, обнажая совершенную стать, до этой минуты прятавшуюся под атласом. Она не встречала мужчины великолепнее и из последних сил сопротивлялась желанию прикоснуться к его мускулистой груди, которая была так мучительно близко. Она сжала кулаки, ногти вонзились в ладони.
— Никос… — прошептала она и поняла, что все пропало.
Осталось только безнадежное, отчаянное стремление оттолкнуть его словами, потому что если она не
— Я говорил тебе, — его голос пробуждал в ней что-то не поддающееся определению, — что нужно всего лишь сказать мне, что я подошел слишком близко. Всего одно слово.
На мгновение ей показалось, что она сможет сделать это, сказать одно короткое слово, которое прекратит эту пытку. Она знала, что должна сказать его. Она открыла рот, чтобы произнести слово, которое спасет ее от этого невозможного мужчины, и выдохнула:
— Никос…
Победная улыбка расцвела на его губах.
— Это не то слово.
Он коснулся рукой ее щеки. Его ладонь была слишком горяча, ее кожа — слишком чувствительна, и все равно она подалась навстречу его руке.
— Прикажи мне остановиться, — потребовал он.
Его глаза были почти черными от страсти, заставлявшей ее желать вещей, которые неизбежно уничтожат ее. Не в силах больше сдерживаться, она прижала ладони к его груди. Жар стремительно потек по ее рукам, прокатываясь волнами по всему телу. Он втянул воздух сквозь зубы и выдохнул со звуком, слишком резким для смеха.
— Прикажи мне остановиться, — повторил он, притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.
Несколько мгновений она чувствовала только его волшебный вкус. Он целовал ее так, словно они должны были погибнуть, едва он остановится, и она ответила ему, как будто поверила в это.
Ее руки скользили по его телу, твердому, как камень. Он запустил пальцы ей в волосы, изменяя угол наклона головы, отрываясь от нее, только чтобы прошептать что-то по-гречески, что воспламеняло ее еще сильнее. Перед глазами плыло, и она осознала, что он поднял ее и отнес на диван, только почувствовав спиной мягкую замшу. Он навис над ней, и она подумала: «Наконец-то». Его было слишком много и все равно недостаточно, и она не могла оторваться от него.
— Прикажи мне, — жестко сказал он, когда она обхватила его ногами, чувствуя его возбуждение, — прикажи мне, Тристанна.
Как его хватало на то, чтобы дразнить ее, едва ли не рассыпающуюся на кусочки под его руками? Понимание, что ее сила не в словах, а в глубинном, сокровенном знании, вдруг охватило ее. Она ничего не сказала, медленно двигая бедрами, заставляя его стонать. Он что-то невнятно пробормотал и снова поцеловал ее. Она не противилась. Его руки скользили по платью, лаская ее тело, которое она сегодня выставила напоказ перед всей Флоренцией. Он проложил дорожку поцелуев от ее губ к груди, лаская ее губами через ткань. Она выгнулась от ощущения горячей влажности и задрожала всем телом. Он посмотрел ей в глаза, задирая подол платья и расстегивая свои брюки; она сжала коленями его бедра, как будто они делали это не в первый раз и она знала наизусть все его движения.
Тристанну раздирали желание, голод, лихорадочный жар. Она задвигала бедрами, и он приподнял ее и вошел в нее одним уверенным плавным движением. Кажется, она закричала: она слышала эхо своего крика, отдающееся в ней. Удовольствие было таким сильным, что его едва
— Прикажи мне остановиться, Тристанна, — хрипло прошептал он, дразня или искушая — она не смогла различить.
— Хватит, — резко бросила она, к их общему изумлению. Он замер. Ее руки, прижатые к его спине, сжались в кулаки. — Хватит болтать.
Несколько мгновений он смотрел на нее пронзительным взглядом, погрузившись так глубоко, что она не смогла бы сказать, где кончалась она и начинался он, вызывая вспышки удовольствия каждым своим прикосновением, и она уже начала бояться, что он увидит слишком много. Потом он начал двигаться.
Она облегала его как перчатка. Ее пряно-сладкий запах и тихие стоны обволакивали его, и это было почти слишком хорошо. Усилием воли он заставил себя вернуться в реальность и посмотреть на нее. Она сходила с ума от страсти: глаза темные, губы приоткрыты и чуть припухли от поцелуев, волосы спутаны, щеки залиты горячим румянцем. Красное платье обвивалось вокруг нее, как обертка вокруг конфеты. Она нетерпеливо двигала бедрами навстречу ему, как будто ей было мало его движений.
«Моя», — снова подумал он и сосредоточился на тихих звуках, которые она издавала, и ногах, пришпоривавших его. Он двигался нарочито медленно, и скоро она начала задыхаться от желания и разочарования. Она выгибалась, пытаясь заставить его двигаться быстрее, но он не спешил подчиняться ее безмолвной мольбе и собственному лютому голоду. Скоро она задрожала, закрыла глаза, ее стоны превратились в невнятные просьбы, но он не выбился из ритма, заставляя ее балансировать на грани обморока.
Она была такой живой, такой яркой, такой его.
Когда она заметалась по подушкам, он склонился к ее груди и начал вылизывать нежную кожу, пахнущую сливками и персиком. Ее вкус ударял в голову, как алкоголь. Он стянул платье с ее груди и снова заскользил по ней языком и губами, не ускоряя темпа. Она выкрикнула его имя, хрипло от несдерживаемой страсти и безумного наслаждения. Он мягко втянул в рот ее сосок, она снова вскрикнула, и они одновременно рухнули в бездну.
Глава 10
Заходящееся сердце не должно было отвлекать Никоса от его планов, от раздумий о выгоде, которую он может извлечь, и он знал это. Более подходящего времени для начала медленного, но верного уничтожения всего рода Барбери не найти. Но Тристанна лежала под ним, закрыв глаза и тяжело дыша, и Никос не мог думать ни о чем другом.
Он все еще был в ней и снова хотел ее. Он не понимал самого себя. Неутоленный голод решил за него: еще будет время подумать, составить план, а сейчас нужно только утолить эту жажду.
Он вышел из нее, с удовольствием ощущая, как неохотно она отпустила его. Ее глаза, все еще затуманенные страстью, открылись и тут же сощурились, словно она не была уверена в реальности происходящего. Он встал и снял брюки. Приподнявшись на локтях, она подозрительно наблюдала за ним. Понимала ли она, насколько развратно сейчас выглядит, распластанная на диване, с обнаженной грудью и задранным подолом? Сейчас она была похожа на любовницу больше, чем когда-либо. Он знал, что если скажет ей об этом, то снова обретет твердую почву под ногами, ускользнувшую, когда он погрузился в сладкий плен ее тела. Но он промолчал, и сам не знал почему.