Вожделенная награда
Шрифт:
Он надолго замолчал, глядя на море. Что-то в его чужом лице заставило ее сердце сжаться от боли, от жалости к нему, к этому брошенному ребенку. Впрочем, она не решилась выразить свои чувства, боясь, что он увидит слишком много, увидит то, чего не должно быть: ее беспричинное сопереживание, сочувствие, любовь, которая пугала ее саму своей бескрайностью и уверенностью. Она была немного обижена тем, что он все еще оставался загадкой для нее, таким же далеким, как звезды, все ярче сияющие в темнеющем небе над ними.
Она спрашивала себя: действительно ли это любовь или она снова обманывает
— Мы поженимся через две недели, — сказал он наконец, поворачиваясь к ней. Его лицо было мрачно. — Здесь. Если ты согласна.
— Ты спрашиваешь моего мнения? — сухо спросила она, как будто все было в порядке вещей, как будто он не стал внезапно, за секунду таким жестким, таким недоступным. — Это ново.
— Если у тебя есть какие-то другие предпочтения, только скажи. — Он приподнял брови. — Я уже уведомил местную газету. Объявление появится в завтрашнем выпуске. Все остальное поддается корректировке.
— Две недели, — повторила она.
Ей хотелось заглянуть под маску, прилипшую сегодня к его лицу. Интуиция посылала тревожные сигналы, но она не слушала их. Это все нервы, подумала она, и он тоже нервничает, наверно. Вполне естественно нервничать, готовясь выйти замуж за такого мужчину. Он раздавит ее, стоит ей выказать малейший признак слабости. Он уже сейчас давил на нее. И все-таки какая-то часть ее была приятно взбудоражена этим вызовом, которым был весь Никос, включая эту угрюмую его версию. Как это характеризовало ее?
— Две недели, — сказал он, словно припечатывая заключенный договор, и откинулся на спинку стула, доставая из кармана мобильник. — Может быть, тебе стоит слетать в Афины и присмотреть себе платье?
— Может, и стоит, — согласилась она, подцепив кусочек острого сыра и чувствуя, как начинает гореть язык.
Каким бы острым он ни был, она все равно ела его. Это наводило на определенные выводы и аналогии. Может быть, подумала она со смесью юмора и отчаяния, в этом была вся она.
Только много позже она осознала, что он не сказал ей, почему так торопится со свадьбой, искусно уйдя от ответа.
После этого события полетели с такой скоростью, что у Тристанны кружилась голова. Скоро они поженятся, говорила она себе, и у них будет целая жизнь, чтобы разобраться с тем, что скрывалось за его внезапным отчуждением. Она убедила себя, что это была минутная хандра; во всяком случае, размышления о том, что чувствовал или не чувствовал Никос, отвлекали ее от вещей, которые ей совсем не хотелось обдумывать.
Он постоянно был занят, казалось, вообще не отнимал мобильника от уха, жестко выговаривая кому-то по-гречески. Он снисходил до общения с ней, только чтобы проверить, по плану ли идет подготовка к свадьбе.
— Совсем как у нас с твоим отцом. — Она счастливо вздохнула. — Мы просто посмотрели друг на друга, и все было решено.
Тристанне было трудно представить, чтобы ледяная глыба по имени Густав Барбери вела себя так, как описывала ее мать, но спорить не стала. Ее мать приедет сюда, и все станет совсем хорошо; Тристанна была уверена, что здесь Вивьен быстро пойдет на поправку. Все ее планы, построенные, еще когда она была уверена в своей способности манипулировать Никосом, претворятся в жизнь.
— Ты должна приехать, — мягко сказала Тристанна, — мы не можем пожениться без тебя.
С Питером дело обстояло сложнее, хотя она испытала огромное удовольствие, сообщая ему, что какая бы то ни было помощь от него ей больше не требуется и он свободно может присматривать за ее частью наследства оставшиеся три года.
— Что ж, ты внесла свой вклад, — фыркнул он в трубку. — Наверно, очень гордишься собой. Ни за что бы не подумал, что ты сможешь склонить человека вроде Катракиса к браку. В тебе умерла отличная актриса.
— Единственная причина, по которой я приглашаю тебя, — холодно ответила Тристанна, — это то, что ты мой единственный брат.
— К тому же мое отсутствие будет выглядеть странно, — парировал Питер. — Не переживай, Тристанна, я приеду.
Это прозвучало скорее как угроза, чем как ободрение. Однако времени на Питера и его очередные козни не было. Тристанну куда больше волновал ее будущий муж, с каждым часом становившийся все холоднее и неприступнее. Если бы такое поведение распространилось и на ночи, Тристанна запаниковала бы, но он регулярно приходил к ней, когда на землю опускалась темнота. Она лежала без сна, ожидая, когда в проеме двери появится темный силуэт и придавит ее к кровати. Он овладевал ею молча и решительно, с отчаянием, пронизывающим ее до глубины души. Потом он обнимал ее, крепко прижимая к груди, по-прежнему не говоря ни слова, путаясь пальцами в ее волосах.
Когда наступало утро, она думала, не стоит ли поговорить с ним, прервать один из бесконечных деловых звонков и спросить, в чем дело, что его тревожит. Она попробовала бы, если бы не так хорошо представляла себе его насмешливый ответ. Он был не из тех мужчин, которые нормально реагируют на вопросы о чувствах. Иногда она даже сомневалась, знает ли он, что они у него есть.
На самом же деле она просто скучала по нему. Ей не хватало его насмешек, их словесных битв, его полуулыбки и темно-золотого блеска глаз. Между ними повисло напряжение, как хрупкая стеклянная струна, и Тристанна боялась прикасаться к ней. Стоя одна в лучах солнца, она призналась себе, что в этом и была главная причина. Она боялась, что если спросит что-то не то, вообще что-то спросит, он пересмотрит свое отношение к ее обману и передумает. Она не вынесет, если потеряет его. Все было ужасно просто.