Вожделеющее семя
Шрифт:
Тристам положил на стойку тошрон и получил стакан с мутным и липким спиртным напитком, щедро разбавленным оранжадом. Других напитков теперь не существовало. Поля с хмелем, виноградники в древних центрах виноградарства исчезли так же, как и пастбища, табачные плантации Вирджинии и Турции. Все эти земли теперь были засеяны более необходимыми зерновыми культурами. Мир был почти вегетарианским, некурящим и непьющим (если не считать алка).
Тристрам мрачно прикончил первый стакан. После второй порции этого оранжевого огня стоимостью в тошрон ему показалось,
Тристрам почти добродушно оглядел тесную маленькую забегаловку.
Гомо, некоторые с бородами, чирикали между собой в темном углу; за стойкой бара сидели в основном гетеро с угрюмыми лицами. Жирный бармен с толстым задом подошел к вделанному в стену музыкатору, засунул в прорезь таннер и выпустил, словно зверя из клетки, скрипучий опус конкретной музыки: ложки стучали по железным тарелкам, Министр Рыбоводства произносил речь, вода лилась в туалетный бачок, ревел какой-то мотор. Запись была сделана задом наперед, что-то усилено, что-то приглушено, и все тщательно смикшировано.
Мужчина рядом с Тристрамом произнес: «Дикий ужас». Он сказал это бочонкам с алком, не поворачивая головы и еле двигая губами, словно не хотел, чтобы его слова послужили поводом для завязывания разговора. — Один из бородатых гомо принялся декламировать:
Мертвое дерево, мертвое дерево, мертвое дерево мое — отдайте, Землю засохшую, землю засохшую, землю засохшую — не поливайте, Корку стальную, корку стальную, корку стальную сверлом пронизайте, В тесные дыры, в тесные дыры, в тесные дыры богов запихайте!
— Чушь собачья! — уже громче проговорил незнакомец. Потом он медленно и осторожно повел головой из стороны в сторону, пристально изучив Тристрама справа от себя, а затем пьяницу слева, словно один был скульптурным изображением другого и нужно было удостовериться в сходстве.
— Знаете, кем я был? — задал он вопрос Тристраму.
Тристрам задумался: перед ним сидел мрачный человек с глазами, глубоко сидящими в черных глазницах, с красным крючковатым носом и стюартовским ртом.
— Дайте мне еще один такой же! — крикнул незнакомец бармену, швыряя деньги. — Я так и думал, что вы не сможете догадаться, — злорадно констатировал он, поворачиваясь к Тристраму. — Так вот… — Незнакомец осушил стакан с неразбавленным алком, причмокнул губами и шумно выдохнул: — Я был священником! Вы знаете, что это такое?
— Какая-то разновидность монаха. Что-то связанное с религией, — ответил Тристрам, поразив незнакомца до глубины души, не хуже самого Пелагия. — Но теперь, — продолжал Тристрам наставительно, — нет никаких священников. Их нет уже сотни лет.
Незнакомец вытянул вперед руки с растопыренными пальцами, словно хотел проверить, не трясутся ли они.
— Вот они, — возбужденно проговорил он, — каждый День творили чудо! — Потом, уже более спокойно, незнакомец добавил: — Немного все же осталось. В одном-двух очагах сопротивления в провинциях. Среди людей, которые не согласны со всем этим либеральным дерьмом. Пелагий был еретиком, — заявил незнакомец. — Человек нуждается в милосердии Божьем.
Он снова обратился к своим рукам, принявшись тщательно рассматривать их, словно врач, отыскивающий маленький прыщик, который бы возвещал о начале болезни.
— Еще этой дряни! — приказал незнакомец бармену, на этот раз используя руки для поисков денег в карманах.
— Да! — снова обратился он к Тристраму. — Есть еще священники, хотя я и не являюсь более таковым. Меня выгнали,
— прошептал незнакомец, — лишили сана. О Боже, Боже, Боже!
Теперь он вел себя, как на сцене. Один или два гомо захихикали, услышав имя Божие.
— Но они никогда не смогут лишить меня этой силы, никогда, никогда!
— Сесиль, старая корова, ты!
— О-о, вот это да, только посмотрите, что на ней надето! Гетеро тоже повернулись посмотреть, хотя и с меньшим энтузиазмом.
В забегаловку, широко улыбаясь, вошли трое полицейских— новобранцев. Один из них исполнил короткий степ-данс, после чего застыл, отдавая честь. Второй делал вид, что расстреливает посетителей из карабина. Приглушенно звучала холодная конкретная музыка. Гомо улыбались, негромко похохатывали, обнимались.
— Меня лишили сана не за такие вот штуки, — снова заговорил незнакомец. — Это была настоящая любовь, настоящая, а не такая богомерзкая пародия, — кивнул он в сторону веселящейся группы полицейских и гражданских. — Она была очень молода, всего семнадцать лет. О Боже, Боже! Но, — сказал он твердо, — они не смогут отнять эту божественную силу! — Экс-священник снова уставился на свои руки, на этот раз с видом Макбета. — Они не смогут отнять богоданную способность превращать хлеб и вино в тело и кровь Господни. Но теперь нет больше вина. И папа — старый-престарый человек
— на острове Святой Елены. А я — жалкий клерк в Министерстве топлива и энергетики, — заключил незнакомец без всякого наигранного уничижения.
Один из гомо-полицейских сунул в музыкатор таннер. Танцевальная мелодия вырвалась неожиданно, словно лопнул пакет со спелыми сливами. Это была комбинация абстрактных шумов, записанных на фоне медленного, глубоко скрытого, переворачивающего внутренности ритма. Один из полицейских пригласил на танец бородатого гражданского. Они танцевали красиво — Тристрам должен был признать это, — замысловато и грациозно. Но поп-расстрига не мог скрыть отвращения.
— Мерзкое зрелище, — заявил он. Когда один из нетанцующих гомо прибавил звук, экс-священник неожиданно громко закричал: «Заткните эту чертову машинку!»
Гомо уставились на него с заметным интересом, танцоры, все еще покачивающиеся в объятиях друг друга, смотрели на него, раскрыв рты.
— Ты сам заткнись, — проговорил бармен. — Нам здесь неприятности не нужны.
— Противоестественное сборище ублюдков! — орал незнакомец. — Грех содомский! Бог поразит всю вашу шайку смертию!
Тристрам наслаждался руганью бывшего священнослужителя.