Возлюбленный враг
Шрифт:
После бесконечных поворотов капрал открыл дверь в конце узкого коридора, и Джинни оказалась снаружи замка, наверху зеленого холма, полого сбегавшего к городу. Склон был уставлен палатками так тесно, что не было видно ни одной травинки, и после мрачного замка этот вид показался Джинни даже веселым. Под привычные уже звуки горна она направилась к палаткам, где развевался флаг с гербом Алекса. Провожатый принял благодарность Джинни коротким кивком головы и ушел в сторону замка.
Находясь среди людей, которых Джинни теперь воспринимала почти так же, как арендаторов и слуг в своем доме, она не заметила, как пролетел целый час. Обрабатывая небольшие
В одном из пустынных коридоров она вдруг услышала знакомый звук, к которому, несмотря на его частую повторяемость, не могла привыкнуть. Она остановилась у двери с тяжелым засовом и приложила к ней ухо. Стон снова повторился, тихий, но безошибочно узнаваемый. Встав на цыпочки, она приоткрыла смотровое окошечко, но оно было слишком высоко, и она увидела лишь противоположную стену. Опять раздался стон, но на этот раз Джинни услышала слова, хотя и нечеткие, но все же понятные:
— Будь прокляты твои глаза, ты, несчастный мерзавец! Входи или убирайся со своей черной душонкой от двери и дай мне спокойно умереть. — Обитатель камеры, очевидно, услышал звуки и решил, что это его тюремщик.
Джинни потянула засов. Он был тяжелым и давно не смазывался. И пока она возилась с ним, в сырой тишине скрежет железа звучал в ее ушах, словно звон церковных колоколов. Наконец дверь открылась с протестующим скрипом, и Джинни замерла на пороге, привыкая к темноте, сморщив нос от жуткого запаха нечистот.
— Какой дьявол… — Мужчина в лохмотьях, лежавший на грязной соломенной подстилке у стены, с трудом приподнялся на локте. Каждое движение явно причиняло ему огромную боль, но голубые глаза все еще гневно вспыхивали. — Нет, не дьявол, — сказал мужчина, снова опускаясь на подстилку. — Я, очевидно, ближе к смерти, чем думал. Это за мной ангел явился.
— Нет, не ангел, — сказала Джинни, входя в камеру и ставя корзинку у подстилки. — Человек из плоти и крови, уверяю вас. Где у вас болит?
— Только не говорите мне, что, оставив меня гнить в этой поганой дыре целых пять дней, они вдруг решили прислать мне сестру. — Мужчина засмеялся, потом закашлялся, и струйка крови потекла из уголка его рта. — Чтобы кавалер прилично выглядел на виселице, да? Чтобы красиво болтался на веревке… — Он снова закашлялся.
— Не разговаривайте, — распорядилась Джинни, вытирая кровь с его губ. — Покажите мне, где у вас болит. — Она откинула тонкое, пропитанное кровью одеяло, и ее чуть не вырвало от запаха гниения. Обломок бедренной кости торчал из рваной раны, уже принимавшей синевато-зеленый оттенок. — Ногу нужно ампутировать. — Это была жестокая правда, но раненый, должно быть, и сам знал это.
— Уже слишком поздно, — сказал он. — Если бы они хотели, чтобы я жил, то сделали бы это раньше. — Наступила тишина, потом он прохрипел: — Во имя всего святого, вода есть? Они оставили кувшин, но он, будь они прокляты, слишком далеко.
Джинни наполнила металлическую кружку и поднесла ее к губам раненого. Ей стало ясно, что он действительно не перенесет ампутацию, даже если и удастся уговорить его тюремщиков прислать хирурга. Безудержный гнев накатывался на нее медленной волной. Они бросили тяжело раненного человека в камеру и оставили умирать быстрой или медленной смертью, в зависимости от того, что будет с его раной, и Джинни совершенно бессильна спасти его. Но она могла немного облегчить его страдания, устроить такую сцену Алексу, что он будет вынужден вмешаться и, по крайней мере, перевести пленного туда, где он сможет умереть как человек, а не как крыса в яме.
Борясь с тошнотой, подкатывавшей к горлу от запаха гниющего мяса, она промыла кожу вокруг раны и перевязала ее, потом обтерла горячее тело прохладной водой, что принесло кратковременное облегчение раненому.
— Вас ранило в бою?
— В стычке, — с трудом произнес он, закрывая глаза. — Нас осталось слишком мало для настоящего боя, так что все, что мы можем, — это временами нападать на мятежных мерзавцев и пытаться соединиться с силами Гамильтона…
Поток отборных ругательств, которых никогда не приходилось слышать Джинни, внезапно донесся из коридора; послышался грохот бегущих ног, резко остановившихся у порога камеры. Солдат с копьем наперевес прекратил ругаться, когда наконец увидел, что пленный никуда не делся и с ним всего лишь женщина в амазонке, без головного убора и с плетеной корзинкой.
— Кто ты, черт бы тебя подрал? — Он больно схватил ее за руку. Джинни выпрямилась во весь рост, не обращая внимания на боль от крепко державших ее рук солдата.
— Приведите генерала Маршалла, — потребовала она, не повышая голоса.
Он не отпустил ее, но хватка ослабла, и в налитых кровью глазах промелькнула тень неуверенности.
— Для чего тебе генерал?
— Это не твоя забота, солдат. Делай, как я сказала, и немедленно приведи его. Иначе тебе плохо придется, я обещаю. — Сейчас это была истинная дочь Джона Редферна, и солдат отпустил ее руку.
— Выйдите отсюда, госпожа. Это неподходящее место для таких, как вы, — сказал он, почти умоляя.
— Это место неподходящее для всех, кроме крыс, — гневно сказала она. — Возможно, ты лишь выполняешь приказ, обращаясь так с этим человеком, и в этом случае тебе не придется отвечать. Если же нет… — Она в упор посмотрела на него и повторила: — Приведи сюда генерала Маршалла! Немедленно. Я хочу, чтобы он увидел этого человека.
— Я не могу сделать этого, госпожа, — в ужасе сказал солдат. — Генерал не занимается такими… — Он беспомощно развел руками.
— Тогда приведи своего командира, и пусть он сходит за генералом. — Настаивая на своем, Джинни не представляла, как она может пойти на попятную, но мысль о том, что какой-то солдат отвлечет Алекса от важного совещания по приказу его неуемной любовницы, внушала ей ужас. Он, конечно, будет вне себя, но придет обязательно.
— Можешь запереть меня с заключенным, если боишься, что я каким-то образом сумею ускользнуть вместе с ним на волшебном ковре. — Увидев, что солдат колеблется, она воскликнула: — Господи, да иди же ты!
В нетерпении она подтолкнула его, и этот вызывающий жест наконец убедил солдата, что лучше сделать, как она велит. Тяжелая дверь захлопнулась, засов — задвинут, и сердце Джинни ушло в пятки. Ее предложение было просто бравадой, она не была готова к реальности заключения в полумраке с умирающим. В камере были лишь ведро, соломенная подстилка и кувшин с водой.
Сержант с недоумением выслушал сбивчивый рассказ солдата.
— Женщина с заключенным в пятьдесят седьмой? Ты что, парень, выпил?