Возмездие Эдварда Финнигана
Шрифт:
— За то, что принес кофе и для меня тоже.
— А ты разве хотела?
— Да, спасибо.
Эверт Гренс демонстративно поднял горячую чашку и поднес к губам, отпил немного, чтобы попробовать вкус.
— Неидентифицируемый иностранец. Понимаешь, в какой жуткий переплет мы можем попасть?
Он уловил, но проигнорировал ее иронию. Мариана сглотнула, от злости, но заговорила снова:
— Конечно, я тут новичок. Но я уверена. По реакции Шварца. Она не давала мне покоя весь вчерашний вечер, всю ночь и утро. С ним что-то не так.
Гренс слушал.
— Я позвонила в канадское посольство.
Хермансон подняла руку.
— И он на самом деле выдан мужчине по имени Джон Шварц.
Тяжело дышать, снова навалилась тяжесть.
— И, несмотря на переклееную фотографию и фальшивую печать, мы можем теперь констатировать: никто никогда не заявлял о его пропаже.
Она помахала паспортом, который сжимала в руке.
— Эверт, тут что-то не сходится.
Дверь камеры предварительного заключения в Крунубергской тюрьме все еще стояла открытой. Джон Шварц сидел на койке, обхватив руками голову — так он просидел со вчерашнего вечера, всю ночь. Он считал каждый вдох, боясь, что вдруг перестанет дышать: «Я должен следить, чтобы мне хватало воздуха, контролировать, что он проходит сквозь горло в легкие, я не смею спать, не могу спать: уснешь и не будешь знать — дышишь или нет, а перестанешь дышать — умрешь».
Теперь.
Охранник, сидевший перед ним, всего пару минут назад сменил своего товарища. Он попытался было заговорить с подозреваемым, поздоровался с ним, но тот сидел опустив голову и ничего не слышал и не видел, весь погрузился глубокоглубоко в собственное тело.
Теперь я умру.
Дважды за ночь Джон вставал и, прижавшись лбом к решетке, стоял так, пока его не оттаскивали, он что-то кричал по-английски, но понять было невозможно, ни слова, это был лишь вопль, звериный крик.
Теперь я умер.
Уже давно никто не занимал так много места в тюремном коридоре. Он не был буйным, вовсе нет, но дежурные охранники потребовали подкрепления и вызвали дежурного врача: явно чувствовалось — все, капец, человек разваливается прямо на глазах.
Рассвет сменился утром, потом днем.
Было уже полдесятого или чуть больше, когда Джон Шварц вдруг встал, поглядел на двух охранников и впервые, с тех пор как попал сюда, заговорил связно:
— От меня воняет.
Охранник, сидевший с ним в камере, теперь тоже поднялся.
— Воняет?
— Этот запах, мне надо от него избавиться.
Охранник повернулся к напарнику, стоявшему ближе всех снаружи, к тому седому, который вернулся и заступил вновь на дежурство. Старший кивнул:
— Можешь принять душ. Но мы с тебя глаз не спустим.
— Я хочу остаться один.
— Обычно мы закрываем дверь и охранник сидит снаружи. Но не на этот раз. У нас нет времени возиться с подозреваемыми в нанесении особо тяжких, которые, чего доброго, надумают покончить с собой в нашей душевой. Можешь мыться. Но в нашем присутствии.
Он сел на мокрый пол над сточным отверстием, подтянув колени к животу, оперся спиной о твердую поверхность стены. Глаза Элизабет, они так смеялись. Вода била по его телу, он увеличил напор и сделал потеплее, чтоб горячими струйками кололо кожу. Их ненависть, я не понимаю этого. Джон поднял лицо вверх, зажмурился, вода обжигала,
Теперь Джон Шварц знал.
Ему надо выбраться отсюда.
У него не хватит сил умереть снова.
Хермансон вышла от Эверта Гренса. Едва она оказалась в коридоре, как снова услышала музыку — такую же громкую, как и прежде. Она улыбнулась. У него свои причуды. Ей нравились люди с причудами.
Она держала в руках паспорт человека, которого не существует.
Она еще не понимала, что это только начало чего-то намного большего, но уже чувствовала. Этот Шварц не отпускал ее уже почти сутки, отказывался уходить из ее мыслей. Поэтому она торопливо шла по Бергсгатан, Шеелегатан, Хантверкаргатан, — небольшая прогулка в западном направлении к центру Стокгольма, и вот она уже увидела дурацкое здание рядом с отелем «Шератон». Остановившись на минутку, Хермансон поискала взглядом окна канадского посольства на верхнем этаже, и тут ее вдруг окликнули.
— Эй, ты, куколка!
Хермансон обернулась.
Мужчина средних лет стоял у высокой железной решетки на газоне кладбища у Кунгсхольменской церкви и пялился на нее.
— Куколка, посмотри-ка сюда.
Он расстегнул пуговицу на брюках и теперь возился с молнией.
Этого было достаточно. Она уже все поняла.
— Ну, доставай свой причиндал, старый пердун!
Она сунула руку в куртку, всего на несколько секунд, и в руке ее оказался служебный пистолет.
— Ну же, давай.
Она не сводила с него взгляд и говорила спокойным голосом.
— И я тебе его отстрелю. Новеньким полицейским оружием. Допоказывался, хватит!
Он остолбенел, не в силах отвести взгляд от «куколки», наставившей на него пистолет. Надо же: она из полиции! Потом отскочил, попытался застегнуть ширинку, споткнулся о поросшую мхом надгробную плиту с трудноразличимой надписью и помчался прочь не оглядываясь.
Хермансон покачала головой.
Сколько же психов развелось!
Большой город порождает их, кормит и прячет.
Мариана Хермансон подождала, пока он скрылся в зарослях кустарника, а потом продолжила свою прогулку — мимо ратуши, потом под железнодорожным мостом, и через пару минут — на лифте вверх к стеклянным дверям, те открылись, едва она позвонила: ее ждали.
Сотрудник канадского посольства представился как Тимоти Д. Краус — высокий молодой человек со светлыми, коротко постриженными волосами. У него было приветливое лицо и обычная для дипломатов походка и манера говорить. Хермансон уже приходилось сталкиваться с подобными типами во время различных расследований, и она не раз удивлялась, как они похожи друг на дружку, эти люди в посольствах, независимо от национальности и происхождения, они ходили и двигались именно как дипломаты, говорили как дипломаты. Были ли они такими с самого начала и потому выбрали дипломатическую карьеру, или приобрели по ходу дела эти манеры, помогающие им быть незаметными?