Возмездие Эдварда Финнигана
Шрифт:
— Он не так-то много и говорил. Но, судя по тому, что я успела услышать, когда мы арестовывали его… да, он говорит по-шведски.
— С акцентом?
— С британским. Или американским. Паспорт-то канадский.
Клёвье улыбнулся.
— Это немного сужает круг поисков.
Он положил пластиковую папку в лоток у компьютера.
— Я разошлю это через пятнадцать минут. Для начала ограничусь англоговорящими странами. Учитывая разницу во времени, на это потребуется несколько часов, но я свяжусь с вами, как только получу первый ответ.
Хермансон кивнула, и он кивнул в ответ. Она повернулась и направилась к выходу.
— Кстати, я согласен с Гренсом.
Он продолжал говорить, когда она уже выходила.
— Этот тип наверняка у нас числится.
На старой каменной лестнице эхом отдавался стук крепких каблуков охранников вперемешку с монотонным криком, который издавал тот, кто называл себя Джоном Шварцем, пока его вели в зал судебных заседаний, расположенный на втором этаже стокгольмской ратуши. Он начал кричать, когда один из охранников застегнул наручники на его худых запястьях, и этот раздражающий, пронзительный, режущий уши звук все нарастал по мере их приближения к залу суда.
Ткань великоватой, не по мерке, тюремной одежды была колючей и слишком тонкой ткани, Джон мерз, на улице было холодно, и почти такой же холод стоял в огромном здании с высоченными потолками. Те же охранники, что и вчера вечером: старший — с сединой в волосах и молодой — высокий в очках в синей оправе — шли рядом с ним, он шаг — и они шаг, но он едва их замечал, крик стал более напряженным, Джон сжал челюсти и смотрел прямо перед собой.
Деревянная дверь была распахнута, и внутри ждали люди.
Прокурор Ларс Огестам (ЛО). Во время обыска, проведенного в понедельник в доме Джона Шварца, были обнаружены данные брюки и ботинки.
Защитник, адвокат Кристина Бъёрнсон (КБ). Шварц признал, что ударил Юликоски ногой по голове.
Кто-то зажег люстры под потолком. До сумерек ещё далеко, но это был один из тех дней, когда кажется, что свет кончился уже до полудня и мрак спрятал город в своих широких объятиях. Седой охранник посмотрел Джону в глаза и расстегнул наручники. Тот, кто называл себя Джоном Шварцем, не прекращая монотонного крика, покосился на окно — большое и сверкающее. До земли слишком далеко, прикинул он, это-то он сумел — и не решился на прыжок.
ЛО. Техническая экспертиза ткани брюк показала наличие следов слюны Юликоски, а на ботинках — его волос и крови.
КБ. Шварц признает, что ударил Юликоски, но утверждает, что сделал это для того, чтобы заставить Юликоски прекратить преследовать женщин на танцполе.
Джон Шварц сидел рядом со своим адвокатом. Та нервничала, он это чувствовал, но улыбалась она дружелюбно.
— Этот звук. Прекратите его.
Он не слышал, что она сказала, звук продолжался, и Джон не осмеливался прекратить его, поскольку только так мог удержать челюсти сомкнутыми.
— Это вам только повредит. Это мычание.
Звук. Он его не прекращал.
— Вы понимаете, о чем я говорю? Или вы хотите, чтобы я говорила с вами по-английски? Это предварительное слушание. Мой опыт убедил меня, что подозреваемый больше выигрывает, если он или она ведет себя как можно более нормально.
Он чуть приглушил звук. Но не прекратил его.
Звук был единственным, что принадлежало ему в этом помещении.
ЛО. Настоящая фамилия Шварца не Шварц. Нам неизвестно его подлинное имя. Я требую для него лишения свободы в связи с нанесением им тяжких телесных повреждений, во избежание возможного противодействия следствию с его стороны или попытки скрыться.
КБ. В действиях Шварца не было осознанного намерения нанести тяжкие телесные повреждения. Кроме того, он страдает тяжелейшей формой клаустрофобии. Решение о заключении его в тюрьму, таким образом, было бы крайне негуманным.
Когда судья вынес решение о заключении Джона под стражу по подозрению в нанесении тяжких телесных повреждений, тот замолк, опустился, скрючившись, на пол, зажал руками уши, словно не желал ничего слышать. Председательствующий смущенно провел рукой по рыжим волосам и снова попросил его подняться.
Охранники крепко схватили Джона под руки и потянули вверх, чтобы он выпрямился. Снова наручники. Джон трясся всем телом, когда его выводили из зала заседаний № 10 и вели вниз по каменной лестнице.
Звуки снова отдавались эхом, седовласый, казалось, почти выбился из сил, он шел рядом с Джоном и говорил то тихо, то повышая голос:
— Это ты, со своей адвокатшей, что ли, придумал такую игру? Тебе придется посидеть подольше. Пока не выяснится, кто ты такой. И не узнают твое имя.
Джон посмотрел на охранника, покачал головой. Ему было все равно.
Он ничего не хотел слышать и говорить.
Но седой полицейский не унимался, он сделал пару шагов вперед и встал лицом к Джону Шварцу на самой нижней ступеньке, теперь они были одного роста, их дыхание смешивалось.
Охранник развел руками.
— Так ты не понимаешь? Крунубергская тюрьма полным-полна таких вот придурочных иностранцев, у которых нет никаких документов. И они там сидят бесконечно. Почему бы тебе не сказать, кто ты такой на самом деле? И дело бы сдвинулось с места. Они все равно своего дождутся. Это займет столько времени, сколько потребуется. Тебе же первому это невыгодно: придется дольше сидеть за решеткой, отгороженному от всех близких.
Тюремная одежда натирала кожу, худой мужчина, которого только что взяли под стражу на очевидных основаниях, устал, он посмотрел на седого охранника и проговорил слабым голосом:
— Вы не понимаете.
Он беспокойно, точно пробуя на ощупь, постучал ботинком по твердой каменной ступеньке.
— Меня зовут…
Он откашлялся и продолжил громче:
— Меня и зовут Джон Шварц.
Было начало четвертого, когда Йенс Клёвье разослал по факсу несколько документов, касающихся мужчины тридцати пяти лет, называвшего себя Джоном Шварцем, для которого только что потребовали лишения свободы и назначили предварительное тюремное заключение. Клёвье сконцентрировался пока на тех странах, где английский был государственным языком, Хермансон уверенно подтвердила, что у подозреваемого был явный акцент, по которому легко определялся его родной язык.