Возмездие Эдварда Финнигана
Шрифт:
— Но ведь вы узнаете его, Рубен.
Рубен Фрай покачал головой:
— Мой сын мертв.
Я вижу его. В последний раз. Я это знаю. Так надо. Он выглядит испуганным. Он поднимется на борт самолета, и все кончится. Мне не нравится, что он так напуган. Но потом ему станет лучше. Так надо.
— Рубен, посмотрите на фотографию еще раз.
— Это мне ни к чему. Волосы короче. Кожа светлее. Этот человек похож на него. С одной, видимо, разницей, что этот — жив.
Хаттон подается вперед — если сидеть ближе, то, возможно, сказать будет легче.
—
— Джон Шварц?
— Но это ненастоящее имя. Мы получили отпечатки пальцев и пробы ДНК из шведской полиции. Они идентичны тем, которые есть у нас, которые были взяты раньше.
Хаттон немного подождал, надо убедиться, что их взгляды встретились, прежде чем закончить:
— Они идентичны тем, что были взяты у вашего сына.
Рубен Фрай вздохнул, или хмыкнул, трудно было понять.
— Ты знаешь, что он умер.
— Лицо на этой фотографии принадлежит Джону Мейеру Фраю.
— Ты сам был на похоронах.
Кевин Хаттон положил ладонь на руку Рубена, рукав закатан до локтя, как всегда.
— Рубен, мы хотели бы, чтобы вы поехали с нами в Цинциннати. Мы там вас допросим. Сейчас уже поздно. Так что вы доспите там. Я найду для вас хорошую кровать. А утром мы проведем обстоятельный допрос.
Кевин Хаттон и Бенджамен Кларк ждали в прихожей, пока Рубен Фрай медленно упаковывал туалетные принадлежности и смену белья в слишком большую сумку.
Они не торопили его.
Как-никак он только что увидел своего умершего сына на недавно сделанной фотографии.
Часть 2
За семь лет до этого
Январь
Казалось, что новый год наступил уже давно, а ведь всего несколько дней прошло, но у Вернона Эриксена стало легче на душе: наконец-то все кончилось — это постоянные нескончаемые разговоры и ожидания, когда все вокруг готовятся к этому главному в жизни празднику, чтобы разодеться в самые лучшие свои наряды, а потом в очередной раз испытать разочарование, поняв, что мечты остались лишь мечтами.
Всякий раз эта досада.
Тяжесть последних часов, которые словно липнут к коже, последний день года следовало запомнить, а Вернон испытывал к нему отвращение, почти страх, вспоминались все, кто покинул его, и одиночество становилось еще ощутимее.
Его мать внезапно умерла от рака, когда ему не исполнилось и двадцати, он вспомнил, как отец прибирал ее в их похоронном бюро, Вернон стоял чуть поодаль и видел, как отцовские руки осторожно обмывали белое лицо и как он плакал, когда расчесывал ее волосы.
Шесть недель спустя отец повесился на потолочной балке в подвале.
Вернона до сих пор преследовал вид ног, болтающихся в воздухе, и налившихся кровью глаз. Я распоряжаюсь жизнью и смертью. Отец всегда произносил это с блеском в глазах, приговаривал это, когда наряжал мертвецов, наполнял их жизнью перед прощанием с родственниками. Видишь, Вернон, это не Бог, не кто-то другой, это все я. Работа у него спорилась, он очень нравился Вернону; отец и сын, они всегда наблюдали
Прошли последние часы старого года. И этих накрепко приклеившихся картин и навалившегося одиночества больше нет.
Новый год.
Всю ночь валил снег, воздух был чистый, и дышалось легко, Вернон Эриксен слушал, как хрустит снег под ногами. Было совсем рано, когда он вышел из дома в Маркусвилле, еще не рассвело, когда он сел в автомобиль и поехал кружной дорогой через Мерн-Риф-драйв, всякий раз тот же самый ритуал с тех самых пор, когда ему было двадцать. Проезжая мимо, он взглянул украдкой на большой дом Финниганов, освещенная кухня и гостиная, и снова это чувство, оно возникало всякий раз, когда он видел Алису там внутри — порой это было ощущение утраты, порой печаль, раза два — радость, что хоть на миг можешь оказаться рядом с ней.
Вернон верил, что они обещали друг другу вечность, ему было девятнадцать, и он не желал принимать ее отказ, она оставила его, как раз в те самые недели, когда сперва рак забрал мать, а потом шнур, завязанный на потолочной балке, — отца.
И тогда его самого вдруг охватила огромная пустота, и он утонул в ней.
Вернон продолжал путь по Индиан-драйв и прихватил Рубена Фрая, тот уже закрыл свою дверь и ждал его на веранде. Они не снимали пальто, печка в автомобиле в ту зиму плохо работала, следовало ее починить, но это влетело бы в копеечку, и он все откладывал ремонт, неделя за неделей — еще пара месяцев, а там уже и весна.
Они сидели молча на передних сиденьях. Вернон вывел машину на шоссе 23 и проехал несколько километров на север к Колумбусу. Они были знакомы уже много лет, поначалу так же, как и все жители Маркусвилла, перебрасывались парой слов в магазине или встречаясь на улице. В тот день, когда все полетело к черту, когда Элизабет Финниган нашли застреленной на полу со спермой Джона Фрая внутри, эти отношения быстро изменились. Вернон был начальником охраны в отделении приговоренных к смерти в восточном блоке тюрьмы Маркусвилла, а Рубен был отцом семнадцатилетнего мальчишки, который там оказался.
Прошло несколько лет, Рубен избегал появляться на людях, а когда все же они встречались с Верноном, то отворачивался, как поступают те, кому стыдно.
Как-то утром в «Софиосе» они сидели каждый за своим столиком, ели блинчики с черникой и читали «Портсмут пост», но потом посмотрели друг на друга, слегка улыбнулись, и Рубен Фрай указал рукой на пустой стул рядом с собой: подойди сюда, подойди, поговорим, как прежде.
Вернон смотрел на дорогу, фары, словно два огромных глаза в кромешной темноте. Влажный воздух в машине начал медленно согреваться. Вернон почувствовал, как напряжение уходит, руки не так крепко сжимают руль. Возле Пайктона он прибавил скорость, до Колумбуса оставалось миль девять, они будут там через час.