Возмездие (изд.1972)
Шрифт:
Помощник начальника лагерной охраны, в свою очередь, сказал, что разрешает старательному и трудолюбивому рабочему свободный выход из цеха на заводской двор, где имеется лавочка, а также освобождает его от всех лагерных работ.
Трофим Кныш счастливо улыбался и подобострастно кланялся директору и офицеру.
Лагерники, находившиеся в цехе, молча наблюдали за этой сценой. Иллюзий насчёт добросердечности и гуманности нацистов у них не возникало — только сегодня утром эсэсовцы расстреляли пленного, который вышел
Аскер вкатил машину на заводской двор, остановил у гаража. Он только что привёз Кюмметца и, пользуясь свободным временем, собирался сменить в моторе масло.
Он поднял капот мотора и принялся за дело.
За действиями шофёра внимательно наблюдал из окна цеха пленный Кныш. Появление директорского автомобиля взволновало его. Он вернулся к работе, несколько минут сосредоточенно размышлял, потом остановил станок и вышел.
Кныш подошёл к Аскеру, когда тот, расстелив на земле резиновый коврик, уже приготовился было лезть под автомобиль. На ломаном немецком языке Кныш попросил разрешения помочь и, не дожидаясь ответа, взял разводной ключ и скользнул под машину.
Аскер был озадачен. Он присел на корточки, заглянул вниз и пододвинул пленному железный противень.
— Возьмите, — сказал он, — поставьте под картер и отвёртывайте пробку.
Кныш принялся орудовать инструментом. Вскоре из картера хлынула тяжёлая чёрная струя.
— Откуда вы? — спросил Аскер. — Доставлены из Аушвица?
— Точно, — сказал пленный по-русски. — От сержанта Авдеева.
Что это — провокация? В первое мгновение Аскеру показалось, что так оно и есть. Но если немцы установили его подлинное лицо, да ещё каким-нибудь образом выяснили взаимоотношения с Авдеевым, они бы не стали производить проверку. Это ни к чему. Его взяли бы сразу. Значит, не провокация. Что же тогда?
— Товарищ гвардии старший лейтенант, — продолжал пленный, — Авдеев наказал…
— Тихо, ты!
Аскер оглянулся. Мимо проходила группа рабочих. Из-под машины видны были их ноги — чуть согнутые, ступавшие короткими судорожными шагами. Очевидно, рабочие несли какую-то тяжесть.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, гляньте-ка, — прошептал Кныш.
Аскер увидел, как пленный извлёк из-под одежды кинжал с блестящей витой ручкой.
— Ваш? — тихо спросил Кныш. И, видя, что собеседник не отвечает, сам же заключил: — Ваш ножик!
— Спрячь!
Кныш убрал нож.
— Наказал вам доставить. Вроде, значит, пароля.
Аскер испытующе оглядел лагерника. Тот лежал на боку, худой, жёлтый, и, не мигая, смотрел ему в глаза. И вдруг Кныш заплакал. Как-то сами собой побежали по лицу слезы, закапали с остренького носа, и сухой, пыльный асфальт мгновенно впитывал их, будто промокательная бумага.
— Не сомневайтесь, — захлёбываясь, нервно дёргая шеей, проговорил он, — не брешу, не предатель я…
— Как звать? — спросил Аскер.
— Чего?
— Имя, говорю, как?
— Кныш — фамилия. А имя — Трофим. Старшина Трофим Кныш!
— А где Авдеев?
— Там остался. Он из колхозников. А сюда мастеровых брали. Как узнал, что меня отправляют, наказал разыскать вас. Приметы сообщил. «Будешь, сказал, действовать, как мой командир велит». Да я ведь не один. Ребят двадцать наберётся, все — хоть в огонь!
— Оружие?
— Было, осталось в лагере. Авдеев-то побег готовит… Однако ножи поделать можем.
— Погоди с ножами. Встретимся завтра. У тебя когда перерыв?
— Вроде бы в два часа.
— Буду здесь. Как увидишь, что снимаю аккумулятор, так сразу и выходи. Подзову долить жидкости, тогда и поговорим… И — обо мне ни звука. Ни единой душе.
— Могила!.. Товарищ гвардии старший лейтенант, шкура тут одна есть. Стучит. Как быть?
— Точно, что стучит?
— Засекли.
— Тихо убрать сможете?
— Сможем.
— Убирайте, — жёстко сказал Аскер.
Струя масла из картера становилась все тоньше. Кныш завозился под машиной, готовясь вылезать.
— Завод-то знаете какой важный! — свистящим шёпотом проговорил он.
— Важный? — переспросил Аскер, занятый своими мыслями. — Какой завод?
— Да этот самый. Фаустпатроны, делают. Танки наши жечь. Бают, фронт больше половины фаустов отсюда получает. И снаряды тоже. Верно?
— Верно.
— Так чего же мы?… Поднять его на воздух, завод-то! Самим пропасть, а завода этого дьявольского чтобы не стало!
Аскер не ответил.
Струйка масла из картера иссякла. Теперь только редкие тяжёлые капли беззвучно падали в почти полный противень.
— Слушай, — шепнул Аскер, выползая из-под машины, — может случиться, к тебе подойдёт человек и скажет: «Три и четыре». Ты ответь: «Четыре и три», и тогда выполняй, что он потребует. Понял?
— Да.
Аскер вылез и начал возиться с мотором. Кныш завернул пробку картера, вытолкнул противень из-под колёс, понёс к сточной канаве, опорожнил. Потом он ушёл.
Аскер остался у машины, заливая в мотор свежую смазку.
Поздний вечер. На затемнённых улицах Остбурга почти не видно прохожих. Дома стоят безмолвные, мрачные — в них ни огонька. Иные будто слепцы — пустыми глазницами зияют чёрные провалы окон. Это результаты бомбёжек, пожаров. Тишину нарушают лишь шаги патрулей да возникающий временами унылый скрежет — ветер раскачивает в развалинах куски бетона, повисшие на прутьях арматуры, и они трутся об искорёженное, ржавое железо. А над городом — луна в рваных облаках, и это усугубляет картину тревоги, холода, запустения…