Возмездие (изд.1972)
Шрифт:
— Выход там, — сказал Кныш, прислушиваясь.
И он повёл группу в сторону, откуда доносилось тарахтение мотора грузовика.
Постепенно глаза привыкли к темноте. Впереди обозначился задний борт машины. Люди засуетились. Конвоиры вдруг оказались в окружении лагерников. Больше во дворе никого не было видно. Кныш улучил момент, взмахнул зажатым в руке куском железа. Конвоир слабо вскрикнул и осел на подогнувшихся ногах. Другой солдат вскинул автомат, но тоже был оглушён и повалился на землю.
Пленные подхватили солдат, бросили в грузовик, влезли туда сами и распластались на дне кузова. Ударами кулака по кабине Кныш просигналил шофёру. Взревел мотор, и машина устремилась за ворота.
Четверть часа спустя над заводом взметнулось пламя, раздался грохот взрыва.
Старый Людвиг Мюссель, удалившийся от дел бакалейщика, сидел у окна своей комнаты, Мюсселя мучила подагра. Ноги его, обёрнутые пледом, покоились на низенькой скамеечке. Тупая, ноющая боль толчками поднималась от лодыжек к коленям. В таких случаях он старался чем-нибудь отвлечься. И он стал наблюдать за прохожими. Внимание его привлёк хорошо одетый человек. «Здоровяк», — с неприязнью подумал бакалейщик.
Человек удалялся. На пути его была группа деревьев, за которыми прятался одинокий домик. Дальше вновь начинался пустырь. Прохожий дошёл до них, скрылся под кронами вязов и лип.
Острая боль кольнула колени старика. Он глухо застонал, откинулся в кресле, закрыл глаза. Через минуту, когда стало легче, Мюссель вновь посмотрел на улицу. Прохожего не видно. Значит, сейчас появится — он уже должен быть за деревьями. Нет, что-то не показывается. Куда же он девался? Вошёл в дом? Странно.
— Хильда! — позвал бакалейщик.
Дверь в комнату отворилась. Вошла жена Мюсселя.
— Чего тебе?
— Подойди. Подойди к окну… Вон тот дом, он все ещё пустует?
— Уже год, ты же знаешь.
— А сейчас кто-то туда вошёл.
— Не может быть. Утром я шла мимо — на двери замок, окна закрыты ставнями.
— Вошёл, — повторил старик, упрямо дёрнув головой.
— Вечно тебе мерещится бог знает что. — Хильда, шаркая по полу стоптанными туфлями, удалилась.
Мюссель продолжал сидеть у окна. То и дело он поглядывал в сторону дома. Прошло с полчаса. Вдруг бакалейщик вытянул шею, удивлённо засопел. Из-за деревьев появился человек. Теперь он шёл назад.
— Тот самый, — прошептал старик, узнав прохожего. — Хильда!
Жена вошла. Мюссель пальцем указал на прохожего.
— Гляди. Возвращается, а?
— Ну так что?
— Дом-то нежилой!
Уступая упрямому мужу, старуха сменила туфли, надела плащ и вышла на улицу. Она дошла до дома, так заинтересовавшего бакалейщика, и вернулась обратно.
— Ну? — спросил старик.
Хильда выглядела удивлённой.
— Замок, — сказала она. — Замок на месте. И ставни заперты. Все, как прежде.
— Я говорил! — Мюссель разволновался. — Говорил, что тут нечисто. Надо в полицию!
— Но зачем, Людвиг?
— А вдруг — воры?
Он завозился в кресле, попытался встать.
— Хорошо, хорошо, я схожу, — поспешила сказать Хильда.
— Нет, ты не сможешь толком. Я сам!
И, несмотря на протесты жены, он с трудом поднялся на больные ноги, взял палку. Жена помогла ему надеть пальто, подала шляпу.
Через двадцать минут бакалейщик Мюссель сидел у полицейского инспектора и, стараясь не пропустить ни одной подробности, рассказывал о своих подозрениях.
Прохожий, о котором шла речь, был Карл Кригер.
— Час прошёл, за ним второй и третий, а Дитрих и Торп сидели друг против друга, почти не меняя позы: Торп на полу, прислонившись к стене, вытянув ноги и положив на колени связанные руки, Дитрих на низенькой скамейке у входа, поигрывая изящным «вальтером». У Дитриха побаливали концы лодыжек, на которые были надеты башмаки-протезы, и он время от времени потирал их свободной рукой.
Что касается Торпа, то он, казалось, отчаялся и покорился судьбе. Пленник не двигался, глаза его были полуприкрыты, лицо выражало усталость. На самом же деле он внимательно наблюдал за своим стражем. Мозг Торпа напряжённо работал, отыскивая путь к спасению. Мелькнула мысль — попытаться соблазнить деньгами сидящего перед ним человека. Но Торп отказался от этого намерения, как только заглянул в глаза Дитриха — ненавидящие, беспощадные…
Что же делать? Торп чуть пошевелил руками. Кисти стянуты крепко. Ноги — тоже. Но вязавший его человек, видимо, неопытен в этом ремесле. Ничем иным не объяснишь, что узел верёвки, связывавшей руки, сделан сверху. Торп прикинул: если как следует изогнуться, пожалуй, дотянешься до него зубами.
Торп решил попытаться…
Вскоре у пленника участилось дыхание, он захрипел и повалился на бок, ударившись головой об пол.
— Воды, — прошептал Торп.
Дитрих не шевельнулся.
— Воды, — вновь взмолился пленник, извиваясь на полу.
Дитрих продолжал сидеть. Но Торп, не перестававший наблюдать, отметил, что «припадок» произвёл впечатление. Это придало ему новые силы. Торп продолжал метаться. Потом, будто ослабев, затих. Дитрих почувствовал неловкость. Он не испытывал жалости к фашисту. Просто было неприятно, что человек связан и беспомощен. Ещё, чего доброго, помрёт. Дитрих встал и, пятясь, чтобы не терять пленника из поля зрения, вышел на кухню.
Кран находился сбоку, в углу. Там же висела на гвозде кружка. Дитрих рассудил, что не сможет набрать воды, не выпустив пленника из-под наблюдения. Он вернулся, пошире растворил дверь в кладовую. Но это мало что изменило.
Так бывает — Дитриху вдруг и самому захотелось пить. Что же предпринять? Как добыть воды? Он осторожно взглянул на пленного. Тот лежал не двигаясь, бледный, с плотно закрытыми глазами — возможно, лишился сознания.
Держа оружие наготове, Дитрих стал медленно отходить к крану. Угол зрения менялся, постепенно выступавшая стена загородила вначале голову и прижатые к груди руки Торпа, затем его живот и бедра. А до крана ещё далеко. Вот уже видны только ноги пленника. Они не двигаются. Значит, фашист, как и прежде, лежит спокойно. Не теряя ног Торпа из виду, Дитрих нащупал и повернул кран. Полилась тоненькая струйка воды. Он сорвал со стены кружку и подставил под струю.