Вознесение : лучшие военные романы
Шрифт:
Она испугалась, получая от него его жизнь. И, ликуя, восхитилась этим даром, который был драгоценнее всех золотых браслетов и серебряных ожерельев, всех дареных рубинов и изумрудов. Он любил ее, верил ей, нуждался в ее любящей прозорливости.
— Сегодня днем на картах гадала… Несколько раз рассыпала и складывала, и каждый раз карты одно показывали… Показывали они дальнюю дорогу… Это значит, надо тебе идти… Показывали большой дом… Это значит, будем мы с тобой жить в красивом отеле на берегу бирюзового моря… Показывали они червовый интерес… Это значит, буду у тебя я и ты со мной не расстанешься…
Она стояла перед ним на коленях, раскрыв руки, с золотистыми, падающими на грудь волосами, с круглым дышащим
Школьник Ваха из боевого отряда учителя Саликова, один, без сопровождения товарищей, вооруженный гранатометом с остроконечным зарядом, имея в запасе еще две гранаты, торчащие из-за спины, как огромные стрелы, покинул громаду дома и пошел сжигать русский танк. Так приказал главнокомандующий Шамиль Басаев, отметивший его среди остальных бойцов своим взглядом и прикосновением. Призвал на крыше башни, среди ночных пожаров, отомстить за убийство друга.
Ваха пробирался к зданию сожженной школы, где, по данным разведки, находилось несколько русских танков. Они пережидали ночь, укрываясь в развалинах, чтобы утром выйти на прямую наводку и поддержать огнем наступающие русские части.
Он крался дворами, окруженными коробками обгорелых домов, избегая улиц и открытых площадок, надолго падая в снег, когда взлетала малиновая, как леденец, сигнальная ракета или зажигалась немеркнущая, сносимая ветром оранжевая осветительная бомба. Его чуть было не растоптала группа русского спецназа, бесшумно пробиравшаяся сквозь развороченное здание универмага, и он, видя, как колышутся над самой его головой тени разведчиков, изумлялся, почему не хрустит у них под ногами битое стекло, словно они не касались земли. В другом месте, в воронке, куда он собирался спуститься, загорелись два красных огонька, раздалась неразличимая русская речь, и морозный ветер пронес облачко табачного дыма. Ваха обогнул воронку и долго пережидал, притворившись комочком мертвого вещества, отвалившегося от упавшей кирпичной стены.
Он вышел к школе не там, где каждый год подходил к ней со стороны улицы, качая портфелем, провожаемый мамой или бабушкой, которые несли, по случаю первого школьного дня, букет сиреневых и розовых астр. Передавали ему букет, целовали, и он вливался в шумный, говорливый поток, где мелькали знакомые лица товарищей, нарядные девичьи платья, букеты и торжественно, бравурно играл репродуктор. Он вышел к школе с тыла, со стороны старого производственного здания, на фасаде которого была укреплена пожарная лестница, и они, убегая с уроков, лазали по этой лестнице, пачкая ржавчиной руки, забирались на крышу и там, среди нагретого солнцем железа, курили сигареты, играли в карты, пили одну на четверых горькую бутылку пива.
Ваха прокрался к зданию, которое было цело, косо чернело крышей, из-за которой неслись врассыпную бесшумные пучки трассеров. Лестница была похожа на процарапанные черточки, исчезавшие в высоте.
Хватаясь за ледяные поперечины, оставляя на них часть своей кожи, он двигался вверх вдоль фасада, слыша, как лестница гудит от ветра. Крыша была покрыта снегом, который от его шагов раскалывался на хрупкие ломти, и их подхватывало и сносило вниз.
Он пересек крышу и вышел на другую сторону здания, откуда открывалась школа. Она чернела среди заснеженного двора обвалившимися зубцами стен. Была похожа на старый ящик с ячейками, куда помещали бутылки. Ячейками были классы, коридоры, актовый зал, живой уголок, ботанический сад. За обладание школой шел двухдневный кровопролитный бой, она переходила из рук в руки, по ней непрерывно работали авиация и артиллерия.
Он
— Аллах акбар! — сказал он шепотом. Медленно приник к гранатомету, выцеливая ближний танк, наполненный литой тьмой. Выстрелил. Граната с шелестом улетела вниз, уменьшаясь, как маленькая комета, оставляя гаснущий млечный хвост. Встретилась с танком. Превратилась в белый бенгальский огонь, прожигая броню, погружая в нутро танка раскаленное жало. Гулкий взрыв разорвал изнутри машину, ударил из люков едкой зеленой гарью. В зареве взрыва, осветившем всю глубину школьного двора с темными, посаженными им когда-то деревьями, забегали люди, похожие на муравьев, когда в их спящую кучу суют горящую палку. Они стреляли из автоматов наугад, рассылая вокруг бессмысленные слепые очереди.
Ваха достал из-за спины вторую гранату, вправил луковицу в трубу гранатомета и, стоя в рост, вспомнил бесстрашие Басаева на крыше башни, под огнем русских снайперов. Прицелился в соседний, отчетливо различимый танк, с катками, фальшбортом, нашлепками активной брони, с длинным тяжелым орудием.
— Аллах акбар! — сказал он, радуясь гибели первого танка, беспомощности и страху врагов.
Выстрелил. Граната, как маленький метеор, полетела вниз, ударила рядом с танком и пошла отскакивать, словно плоская галька от морской воды, разбрасывая яркие брызги.
Автоматчики засекли выстрел гранатомета, полет гранаты. Различили на крыше дома стоящего стрелка с трубой, озаренного светом горящего танка. Несколько автоматов ударили вверх под разными углами, скрещивая на крыше длинные мерцающие иглы. Ваха почувствовал укол в грудь, стал падать с крыши. И пока падал, его не оставляла жгучая боль в груди и ожидание того, что за спиной у него вырастут крылья. Он кувыркнулся в снег, как подстреленный рябчик, и солдаты осторожно приближались к бездыханному телу, наставив на него автоматы.
Глава седьмая
Сержант Клычков, по прозвищу Клык, попавший в плен вместе с рядовым Звонаревым, не сомневался, что случившееся с ним несчастье преодолимо. Силач, везучий, почитаемый во взводе за бесстрашие, грубую справедливость, соленые шутки и умное самообладание в бою, он верил в свою удачу. Знал, что не погибнет на этой войне и благополучно, живой и невредимый, вернется домой, в воронежский фабричный поселок, где ждет его родня, интересная и денежная работа в охранном предприятии и разведенная соседка Надька, весело и бесстыдно учившая его любовным забавам. Пуская гранату в окно дымящего здания, прыгая с пулеметом наперевес через воронки, рассматривая убитого чеченца, чью грудь разворотила очередь его пулемета, он испытывал чувство, что кто-то невидимый благоволит к нему, оставляет его в живых, устраняет из жизни тех, кто хотел бы его умертвить. Заглядывая в платяной шкаф разгромленной квартиры, кидая в костер ножки столов и стульев, выпивая стакан трофейной водки и рассказывая хохочущим солдатам похабный анекдот, Клык не сомневался в своем превосходстве не только над товарищами, не только над стреляющими в него врагами, но и над невидимой, витавшей в развалинах силой, управлявшей судьбами людей, исходом боев, течением этой войны, на которой ему гарантированы безопасность и жизнь.