Вознесение

Тем летом — летом, когда начали меняться все правила, — июнь, казалось, длился целую вечность. Жара стояла страшная: тридцать восемь, тридцать девять, потом сорок в тени. Зной оставлял место лишь смерти, безумию и инстинкту размножения. Старики хватались за сердце, оставленные в машинах собаки варились заживо, любовники не размыкали объятий. Небо давило, будто крышка плавильной печи, иссушая грунт, дробя бетон, уничтожая растительность на корню. На исходящих смолой улицах бренчали свои детские песенки фургоны мороженщиков. Солнце отражалось в гавани, словно в тысячах грубых зеркал. Задыхаясь, люди ждали дождя.

Но с неба сыпались другие сюрпризы. Например, несовершеннолетняя убийца Бетани Кролл. В те дни я еще не знала, что у аномалий

свои законы. Теперь знаю.

Из ночи в ночь ко мне возвращались сны, яркие, как цифровое кино. В них я не только ходила, бегала и прыгала — я крутила сальто, и казалось, вот-вот полечу. Мне снилось, будто я акробатка, взмываю над пустотой и парю в стратосфере, будто дева с картины Шагала. Временами появлялся Алекс — хохотал, запрокинув голову, как ни в чем не бывало. Иногда мы занимались жадной, торопливой любовью, иногда предавались другой своей страсти — ссорились. Жестоко, со знанием дела и тоже — как ни в чем не бывало.

А потом я просыпалась. Лежала, вся в поту, под обстрелом выписанного по почте вентилятора и постепенно впускала в себя новый день. Напоследок, перед тем как с трудом, будто накануне меня опоил случайный партнер, встать, умыться-одеться и, вооружившись расческой, распутать волосы, я прилежно благодарила Бога за ниспосланные мне дары. Наивный этот ритуал никогда не затягивался, потому что, как я тогда думала, от небесных щедрот мне перепало немного — раз-два и обчелся.

Наконец небеса разверзлись — по-библейски щедро, словно по мановению разгневанного Иеговы. В бурных потоках рушились прибрежные скалы, погребая пляжи под грудами ила и камней. Столпившиеся на горизонте свинцовые тучи сливались в зыбкие воздушные города. За серокаменной чертой волнорезов бурлило вскипающее под ударами молний море, призывая духи ветров, и те расхватывали все, что плохо лежит, чтобы, поиграв, отшвырнуть прочь. Раззадоренные вихри, ударив в паруса причаленных лодок, уносились на сушу — утюжить поля, вырывать с корнями деревья, рушить стога и амбары, подбрасывая по дороге порванные мусорные мешки, и те кружили в небе, словно призраки ненужных покупок. К тому времени буйства стихий превратились уже почти в норму, мы все на них насмотрелись и подустали от спектаклей, которые устраивала нам раскапризничавшаяся погода. Причина и следствие. Пора бы уже усвоить: из «А» следует «Б». Привыкайте жить в интересные времена. Запомните: случайностей не бывает. Не пропустите точку невозвращения. И поглядывайте через плечо — возможно, она уже давно позади.

Крушение миров, революции в умах, ломка стереотипов, вечная близость ада — с недавних пор эти темы стали мне очень близки. Согласно всеобщему мнению, людям, недавно пережившим несчастье, не стоит резко менять свою жизнь. Лучшее, что можно сделать в такой ситуации, — оставаться рядом с семьей и друзьями, а в отсутствие таковых — с теми, кто способен и готов держать вас за ручку, пока вы смотрите фильм ужасов под названием «Моя новая жизнь». Так почему же я поступила с точностью до наоборот? Тогда, после аварии, я была твердо уверена, что решение покинуть Лондон — единственно правильное и принимаю я его с открытыми глазами, трезво взвесив все «за» и «против». А ведь мои сны в духе Шагала и болезненное возбуждение, которое владело мною в те дни, могли указывать и на другую, печальную возможность — возможность того, что я снова, в который раз, испортила себе жизнь так основательно и бесповоротно, как может только профессиональный психолог. Подгоняемый неверием, мой мозг, будто взбесившаяся центрифуга, без устали прокручивал одни и те же мысли.

По утрам скромная линия хедпортского горизонта подрагивает в прибрежном тумане. В тот миг, когда зыбкую дымку пронзают первые лучи солнца, в ней появляется нечто метафизическое. Брызги света касаются моря, и над водой поднимаются ниточки эфирного пара, кружат в воздухе, сливаются и уносятся в стратосферу. Те ангелы, что попрактичней и сознают, как отощал небесный пенсионный фонд, вполне могли бы избрать этот городок своим последним пристанищем. Как мог бы и мой некогда деятельный, эрудированный отец, успей он пролистать брошюры резиденций для пожилых людей прежде, чем болезнь Альцгеймера превратила его в овощ и обрекла на жалкое существование в богадельне, где он теперь с утра до вечера сидит перед телевизором, смотрит мультканал и пускает слюни. Кто мог подумать, что его, бывшего дипломата, ждет столь бесславный конец…

Если выйти из дома пораньше, во рту чувствуется резкий вкус озона. «С парковкой здесь все в порядке, — сказал бы отец в прежние, доальцгеймеровские времена, случись ему составить мне компанию

в утренней прогулке по заплеванной жвачкой набережной. — В твоем положении, Габриэль, это очень кстати». Сохранил бы он столь высокое мнение до вечера — неизвестно. Хедпорт расположен недалеко от Евротуннеля, и среди местного населения много нелегальных иммигрантов, беженцев, претендентов на политическое убежище — словом, того неимущего контингента беззвездных гостиниц, в чей адрес регулярно высказывается местный «Курьер», выражая мнение «коренных жителей», прошедших все стадии между усталым сочувствием и патологической нетерпимостью — или, пользуясь словами авторов статей, «понятным негодованием». К исходу дня из переполненных мусорных баков изливаются потоки картонных стаканчиков, бульварного чтива, смятых пивных банок и коробочек из-под гамбургеров, раскрытых, как створки устриц, — шелухи всего того, чем живы британцы. В сумерках по раскаленным улицам бродят облезлые лисы, ищут, чем поживиться.

Теперь мои будни проходят в двух километрах от города, за сетью склонных к тромбозу дорог и непроходимых развязок. Обогните пустырь вдоль Ист-роуд; поезжайте мимо склада матрасов, апостольской церкви «Тихая гавань», завода по производству топливных элементов и стройки, где, по слухам, скоро вырастет первая многоэтажная свиноферма; сверните направо у опоры ЛЭП, которая под определенным углом смахивает на лихого наездника, оседлавшего «Мир кожи», и увидите скромную вывеску у моего нового места работы.

Странно, что это здание не снесли еще давным-давно. Построенный в начале двадцатого века, белый особняк за электрифицированной оградой похож на остов прогулочной яхты, севшей на мель среди зарослей араукарий [1] , кипарисов и пальм — результатов эдвардианской моды и Гольфстрима. Когда-то здесь был санаторий, в который приезжали ради целебного морского воздуха, но со временем белый кирпичный фасад и стены разбросанных по территории вспомогательных корпусов растрескались, словно куски окаменевшего марципана. По изъязвленным ржавчиной балконам, узорным решеткам и беседкам вьются побеги жимолости и глицинии. Кажется, войди и увидишь Спящую красавицу — в музейной витрине, где-нибудь сразу за стойкой администратора, — но, увы, внутри посетителя ждут лишь потемневшие резные панели и лепные розетки, цепляющиеся из последних сил за облезлую штукатурку. Цивилизация в виде ароматизированных свечей сюда еще не добралась, и здешним стенам приходится довольствоваться запахами домашнего производства. Основная нота — хвойный «Глейд», мужественно сражающийся с «Туалетным утенком», древесной трухой и горько-сладким химическим запахом душевных страданий.

Добро пожаловать в Оксмитскую психиатрическую клинику для несовершеннолетних преступников, в стенах которой содержится сотня самых опасных детей страны.

В том числе Бетани Кролл.

Из окон моего кабинета видна шеренга белых ветряков, похожих на погруженные в море стильные миксеры. Я любуюсь изяществом их линий, их скромной грацией. Иногда у меня даже мелькает мысль: надо б нарисовать, — но порыв слишком абстрактен, слишком далек от той части моей души, которая еще как-то функционирует. Я часто бездумно наблюдаю за тем, как плавно, как безотказно реагируют они на ветер. Порой, маясь от тоски и безделья, я повторяю их движения с той разницей, что моя цель — не накопить энергию, а выплеснуть. Поймав свое отражение в зеркале — волосы, рот, глаза, четкий абрис лица, — разглядываю себя, холодно и без малейшего тщеславия. Моя внешность, какой бы она ни была, меня больше не интересует. Она меня не спасла.

С Бетани Кролл я знакомлюсь на третьей неделе моего шестимесячного контракта: считается, что я замещаю Джой Маккоуни, ушедшую в «бессрочный отпуск» — то есть, скорее всего, уволенную за какую-то загадочную провинность. Мои новые коллеги об этой истории предпочитают помалкивать. В местах, заработавших репутацию человеческой помойки, мало кто задерживается надолго; почти весь здешний персонал работает по временным контрактам. Престижной эту работу не назовешь. Ходят слухи, что бюджет снова урежут, и в результате Оксмитскую больницу могут попросту закрыть. Но теперь, когда у меня отняли «жизнь в окопах», как говорили в реабилитационном центре, мне выбирать не приходится. За неимением долгосрочных планов, рассуждала я, уговаривая саму себя в необходимости переезда, лучше временный контракт в незнакомом городе, чем никакого — в родном.