Вознесение
Шрифт:
— Мне нечего вам сказать. — Его лицо побелело. — Кроме — кто вы такая, черт побери?
Такой ярости я не ожидала. Мне становится страшно. Одно тошнотворное мгновение я думаю: сейчас он меня ударит, — и, нащупав «громовое яйцо», готовлюсь пустить его в ход. Кролл меня опередил — зашел за спину и ухватился за ручки кресла. Вцепляюсь в ободья колес в попытке их заблокировать, но он грубо толкает меня вперед, и мои ладони соскальзывают. Молча и с такой скоростью, с какой меня еще не возили, Леонард Кролл толкает коляску к выходу, в разъехавшиеся двери, затем вниз по пандусу.
— Мы, люди Библии, неравнодушны к чудесам, мисс Фокс, — говорит он и приподнимает ручки коляски.
Вцепившись в колеса, хочу закричать, однако с моих губ не слетает ни звука. Лихорадочно озираюсь в надежде увидеть кого-нибудь, кто мог бы меня спасти, хотя парковка пуста, как безлюдная степь.
— И мне нравится думать, что иногда они действительно происходят.
Он все еще трясет кресло. Что есть мочи стискиваю подлокотники, но он не сдается. И силы ему не занимать.
Он так высоко задрал ручки, что я чуть ли не утыкаюсь носом в асфальт. Пальцы слабеют. Рано или поздно придется отпустить подлокотники, иначе мне не избежать серьезной травмы.
— Ну что, посмотрим, не исцелится ли наш хромой?
Я онемела от шока. Нужно во что бы то ни стало удержаться в кресле, но ничего у меня не выходит. В отчаянной попытке себя защитить я в последний момент разжимаю пальцы и успеваю погасить силу падения руками.
Лежу, растянувшись на земле. Кажется, я ударилась ногой, и левую ладонь жжет, как огнем. Подношу ее к глазам: кровь, мелкие камушки, разодранная кожа. Боль против гордости: я из последних сил сдерживаю рыдания. Боль оказывается сильнее.
— Правдоподобно играете, — смеется он.
Швыряет бумажник на землю, содержимое разлетается по асфальту. С водительского удостоверения на меня смотрит мое же лицо. От боли режет в глазах.
— Я лечащий врач вашей дочери. Она предвидит стихийные бедствия. Бетани предсказала Стамбул.
Преподобный не отвечает, однако его напряженная поза говорит, что он обдумывает услышанное.
— Можете вы это объяснить, мистер Кролл?
— Я-то могу. — По его лицу пробегает тень какого-то чувства. Страха, презрения? И того и другого? — Да только дьявол объяснит вам лучше. Бетани — его подопечная.
— Она ваша дочь.
— Была. Каждый божий день я молюсь о спасении ее души. Вас водят за нос, мисс Фокс. А вы этого даже не видите.
К тому времени, когда я выхожу из столбняка и с трудом забираюсь в свое кресло, рядом уже никого нет. Пока я ползла по асфальту, преподобный вернулся в церковь и закрыл дверь.
Глотая слезы и пытаясь придумать, как рассказать о случившемся, чтобы прозвучало не слишком нелепо, звоню Фрейзеру Мелвилю из машины. Физик не отвечает. Включаю радио. Новости из Турции: истории чудесных спасений, трогательных воссоединений, трагических ошибок. Уже вспыхнули эпидемии, гуманитарная помощь задерживается. Веду машину, стараясь не думать.
Фрейзер Мелвиль ждет меня дома — с бутылкой шампанского и несчастной, бледной улыбкой.
— За мою загубленную репутацию, — объявляет он.
Чокаемся. Потом он промывает царапины на моей руке. Мы оба в отчаянии, каждый по своим причинам.
— Разослал и-мейлы?
— С упором на четыре следующих происшествия, поскольку предыдущие уже произошли, а с последней записью мы так и не разобрались. Представил их как гипотезы человека, на чьем счету уже есть сбывшиеся прогнозы. Описал все как можно нейтральнее и задал вопрос о статистической вероятности того, что события произойдут в указанные даты. Мелине я отправил еще пару «лунных пейзажей» Бетани. У одного из ее бывших сослуживцев есть выход на Хэриша Модака.
Говорю, что горжусь им. Впрочем, по его виду ясно: теперь, когда кнопка «отправить» нажата, его грызут сомнения.
— Ты уверен, что эти люди серьезно отнесутся к твоим… гипотезам?
— Кто-то, может, и нет. Мелина, например. И все же я рассчитываю, что она не отмахнется от моей просьбы. А если знакомый Мелины воспримет информацию серьезно и передаст ее дальше, то, возможно, рискнет и Хэриш Модак. Из чистого любопытства. Для этого он достаточно независим.
— Я читала его статью. Впечатляет, хотя мне и захотелось казнить гонца.
— В чем-то он продолжатель идей Лавлока. Не во всем. Емуплевать на мнение академических кругов, и он очень влиятельная фигура.
— И что теперь?
Допьем бутылку, и расскажешь о Леонарде Кролле.
На следующее утро мой босс переходит сразу к сути. Ему позвонил отец Бетани. Позвонил с «обоснованной жалобой». Сказать мне нечего, поэтому я молчу.
— Будете отрицать?
— Он перевернул мое кресло, — слабо оправдываюсь я.
— Да. Он говорил. Просил его извинить. И тем не менее вашего поступка это не отменяет.
— А как дела у Бетани, он не спросил?
— Нет. Она убила его жену. Держаться на расстоянии — его право. И в любом случае речь не о Бетани, а о вас. О вас! — Тут он встает и грохает кулаком по столу. Я инстинктивно отшатываюсь. — Господи, Габриэль!.. О чем вы только думали? Какой черт вас дернул?
Еще раз ударив по столу, он резко садится. Разглаживаю юбку и говорю ему часть правды:
— Мне просто хотелось на него посмотреть.
Более развернутый ответ — дескать, я надеялась обнаружить в религиозных убеждениях отца разгадку ясновидению дочери — только усугубит мою вину. И дело не в моем желании получить информацию, а в том, какой способ я для этого избрала.
— Разве это преступление — пытаться выяснить о пациенте как можно больше? Пусть даже из чистого любопытства.
— Посмотреть, говорите, — тихо повторяет Шелдон-Грей. — Из любопытства. — И, гневно вздохнув: — Знаете, Габриэль, меня тоже мучает любопытство. Поэтому, поддавшись любопытству — в данном случае на ваш счет, — я позвонил в Лондон и побеседовал с вашими бывшими работодателями из Хаммерсмита. И узнал, что, оказывается, доктора Омара Сулеймана, снабдившего вас столь блестящими рекомендациями на занимаемую вами должность, уже нет в живых. Сие прискорбное обстоятельство помешало мне с ним побеседовать. Зато я поговорил с его преемником, доктором Уиндэмом. Который не знаком с вами лично, но по моей просьбе заглянул в ваше досье.