Возроди во мне жизнь
Шрифт:
Во всяком случае, мне стоило немалых усилий скрывать свою усталость от этих господ, державших под руку жен с той же непринужденностью, с какой они сжимали ручку кофейной чашки. В отличие от меня, они прекрасно выглядели и были готовы хорошо поесть, зная, что меню составлено с учетом их вкусов.
Почти всегда я о чем-нибудь да забывала. Сколько Андрес ни читал мне нотаций о том, как важно уметь планировать все заранее и следить за тем, чтобы каждый выполнял свой долг, но вечно перед приходом гостей наша кухарка Матильда вдруг обнаруживала, что у нас нет лимонов, или хлеба, или на всех гостей не хватит льда из холодильника. В такие минуты мне хотелось придушить
Этот ужин был одним из самых ужасных в моей жизни. Я проснулась с ненавистью к цвету моих волос, к своему росту, фигуре, кругам под глазами. И попросила Гуэру сделать мне стрижку на ее вкус.
Она остригла мне волосы сзади, заявив что это новая мода, и длинные волосы больше не носят, а я с моей гривой до плеч была похожа на Иисуса Христа, и вообще, длинные волосы — это для девочек, а я уже взрослая дама. Она показала мне картинки в журналах, подкрасила мне глаза и губы, но так и меня и не убедила. Я плакала, проклиная тот час, когда поддалась отчаянию и решила изменить внешность.
Я отправилась в родительский дом за поддержкой. Папу я нашла на кухне: он как раз колдовал над маленькой металлической кофеваркой, дожидаясь, пока над ней поднимется шапка пены. Итальянской кофеваркой. Он колдовал над ней каждое утро и утверждал, что его эспрессо ничуть не хуже, чем в любом римском баре. Едва шапка черной пены начинала опадать, и по всему дому распространялся запах, он неизменно принимался восхвалять свой истинно итальянский кофе.
— Папа, но ведь этот кофе — из Кордовы, — напоминала я всякий раз, когда отец затевал этот разговор.
— Да, из Кордовы, но во всей Мексике нет такого кофе, как у меня, потому что его слишком крупно мелют и позволяют закипеть. Пить его невозможно. Кофе американо, так его называют. Только гринго могут решить, что это вкусно, потому что у гринго извращенный вкус. Их национальное блюдо — говяжий фарш со сладким томатным соусом. Можно ли представить себе подобную дрянь? Лучше понюхай и заткнись, потому что ты ничего не понимаешь.
Когда я вошла на кухню без волос и с лицом, раскрашенным, как у куклы — тоже Гуэра постаралась! — папа был настолько ошеломлен, что перестал созерцать свой кофе и невольно присвистнул: фью-у! А потом вдруг затянул песенку: «Я любил тебя за твои волосы, а теперь ты стала лысой, и я тебя больше не люблю...»
Я обняла его и долго стояла, прижавшись всем телом, вдыхая запах полей и горячего кофе. Мне было так хорошо, что я заплакала.
— Ну что ты, я же пошутил, — сказал он. — Я всегда буду любить тебя, даже если ты станешь лысой, как тыква.
— Сегодня вечером мне предстоит устроить званый ужин, — объяснила я.
— Ну и что здесь такого? В твоем доме такие ужины чуть ли не каждый день. Не стоит из-за этого плакать. Ты чудесно готовишь, это у нас наследственное. Посмотри на свои руки — настоящие крестьянские руки, руки истиной женщины-труженицы. Моя мать делала все сама, а у тебя ведь целая армия помощников. Так что все будет хорошо. А кого вы пригласили на этот раз?
— Какая разница? Нескольких фабрикантов из Атлиско. И как я покажусь им на глаза с такой головой? Все женщины будут смеяться!
— С каких это пор тебя стало заботить, что скажут люди? Ты становишься похожей на маму. На всех никогда не угодишь, будь ты хоть с волосами, хоть лысой, как колено. Главная штука в том, чтобы ты сама была довольна.
— Но я вовсе не довольна, — ответила я, снова его обнимая.
— И чем же ты недовольна? Ведь у тебя есть все, чего бы ты ни пожелала. Ну, не плачь. Взгляни, как прекрасно небо. Посмотри, как чудесно жить в стране, где никогда не бывает зимы. Вдохни запах кофе. Давай, дорогая, выпей сладкий кофе и расскажи мне всё.
Разумеется, я ничего ему не рассказала. Он и не хотел ничего слышать, поэтому и разговаривал со мной, как с маленькой девочкой, которая никогда не вырастет. В конце концов мы обнялись, глядя в сторону вулкана, радуясь хотя бы тому, что мы есть друг у друга и всё еще живы. Он поцеловал меня, запустил руку мне под блузку и шершавыми пальцами пощекотал спину, пока я не засмеялась.
— Ты стала такой красавицей! — сказал он. — Хочешь стать моей невестой?
— Разумеется, хочу, — ответила я. — Но только невестой, а не женой. Потому что, если мы поженимся, мне еще, чего доброго, придется устраивать обеды для твоих друзей.
В этот вечер среди гостей была Марилу с мехами на плечах — доказательством того, что муж преуспел в делах. Она была дочерью испанца, из тех, у кого отец коммерсант, сын — кабальеро, а внук — нищий. Ее отец как раз и был тем внуком. У него не было ни гроша, но он гордился своим происхождением, а дочь унаследовала эту гордость. Во многом благодаря этому наследству, Марилу покорила сердце Хулиана Амеда и вышла за него замуж. Хулиан Амед был арабом — из тех, что торгуют тканями на рынке Ла-Виктория, хватают за руки прохожих, пришедших на рынок за овощами, и не отпускают их до тех пор, пока не исхитрятся всучить хотя бы клочок марли.
По вечерам, после того как рынок закрывался, он собирал вокруг себя окрестных крестьян, чтобы обыгрывать их в карты. Однажды он убил одного из проигравших, который не хотел платить, после чего забрал у того все, что при нем было. Вскоре после этого Хулиан открыл ткацкую фабрику. Он был уже очень богат, когда смог убедить Марилу, что его капитал станет прекрасным дополнением к ее благородной фамилии Исунса и сделает их семью по-настоящему респектабельной, а их детям откроет самое блестящее будущее. Марилу в то время была анемичной блондинкой, прозрачной от постоянного недоедания, ибо в ее доме была огромная столовая, обставленная антикварной мебелью, доставшейся в наследство от деда, но не было еды. Едва она вышла замуж, как тут же задрала нос до самых небес и стала совершенно невыносимой. Теперь, встречаясь с ней, я только и слышала:
— Как ты можешь жить с этим политиком! Тебе же приходится постоянно скрывать свои чувства, а это так трудно. Я бы так не смогла! Хулиан всегда ругает меня за то, что я говорю прямо, а я ему отвечаю: а чем тебе это грозит? Ты же предприниматель, а не политик. Тебе нет необходимости с кем-то заигрывать. Все, что у тебя есть — только твое; ты это заработал честным трудом. Кроме того, мы Исунса, славимся своей честностью, и ты прекрасно об этом знал, когда женился на мне.
Однако в этот вечер мне было не до излияний Марилу. Сначала Матильда, наша повариха, которой надоело готовить ужины, разобиделась, что я нашла приготовленное мясо недостаточно сочным. Потом Чеко долго плакал у себя в комнате, потому что я ушла, не дождавшись, пока он заснет. Андрес весь день возносил хвалу Хайсу, это меня тоже несказанно злило, а в довершение всего Гуэра оставила меня почти лысой. Так что мне было не до Марилу, которая сидела посреди гостиной с лисьим мехом на плечах, из-за чего ее фигура казалась охваченной пламенем, и рассказывала всем, как выгнала служанку, проработавшую у нее десять лет, когда выяснилось, что та забеременела, да еще и пыталась избавиться от ребенка при помощи ручки от метлы: