Возроди во мне жизнь
Шрифт:
Один апельсин долетел до балкона и размазался по моей юбке — на мне как раз было платье из светлого шелка. Отдавая должное невозмутимости Родольфо, я решила вести себя так же: не двигаться с места, мило улыбаться — одним словом, держаться так, будто ничего не случилось. Когда демонстрация закончилась, Фито спросил у Кордеры, не находит ли он, что я вела себя, как мудрая королева, и Кордера преспокойно с ним согласился.
— София нипочем бы такого не пережила! — не унимался Фито. — Как удачно Андрес выбрал себе жену! Ты поистине смелая женщина! — продолжал он, когда мы на машине
Он проводил меня до самых дверей и на прощание расцеловал руки и испачканную юбку.
«Интересно, он сам пишет речи? — думала я, поднимаясь по лестнице к себе в спальню. — А впрочем, такой напыщенный тип вполне мог бы посвятить себя написанию речей».
Вечером позвонил Андрес, чтобы меня поблагодарить. От него я тоже получила свою долю восхвалений.
— Ты прошла боевое крещение, — сказал он. — И превосходно усвоила уроки. Теперь ты можешь посвятить себя политике. Могла бы поддерживать меня, как сегодня поддержала Тюфяка.
Я представила его сидящим за письменным столом, заваленным бумагами, которых он никогда не читал. Как наяву видела его улыбку, слышала раскаты смеха. Тогда мне еще многое в нем нравилось.
— Когда ты приедешь? — спросила я.
— Возвращайся завтра сама, через пять дней приезжает президент Агирре.
И я вернулась домой. Встреча президента прошла идеально. Тысячи детей в национальных костюмах прошли перед нами безупречно ровными разноцветными колоннами. Агирре сердечно поблагодарил Андреса за теплый прием. Донья Лупе отправилась со мной в приют и пожертвовала изрядную сумму на завтраки, которой должно было хватить на ближайшие полгода. Затем мы на машине отправились в горы. Там Андрес объявил индейцам, что они могут попросить президента обо всем, чего пожелают, и мы весь день выслушивали их просьбы. Около восьми часов я предложила донье Лупе поужинать булочками и кофе с молоком. Когда около одиннадцати мы вернулись, ее муж все еще терпеливо выслушивал бесконечные просьбы индейцев. Андрес был тут же — весьма довольный, с неизменной сигарой в зубах. Мы с доньей Лупе отправились спать. Генерал вошел в комнату только в четыре часа утра.
— Этот козел поистине неутомим, — проворчал он, заваливаясь на кровать и обнимая меня. — А я совсем забыл, как ты великолепна...
— Видимо, не настолько, как та старуха, с которой ты забавляешься, — ответила я.
— Не болтай чепухи, Катин. Если ты такая умная, то должна понимать, что иногда лучше помалкивать.
— Что чувствуют президенты, когда подходит к концу их срок? — спросила я. — Бедный генерал Агирре.
— Я не говорил тебе, что ты слишком добра? — ответил он.
Глава 10
Биби была немного моложе меня. Когда мы с ней познакомились, она была замужем за доктором, чего как будто стыдилась. Когда ее спрашивали, сколько он зарабатывает, она отвечала, что в зависимости от того, сколько попросит. Ее муж был хорошим врачом, лечившим детей от простуды и расстройства желудка, а их матерей — от чрезмерного беспокойства. Однажды Верания подавилась карамелькой и стала задыхаться, и я побежала к нему. Я испугалась, что моя девочка умрет; в ушах у меня уже звучали крики генерала, называющего меня убийцей.
Лишь войдя в его приемную в доме номер 3 на Северной улице, я почувствовала облегчение. Девочка по-прежнему задыхалась и выглядела синюшной, но доктор велел мне успокоиться и дал ей выпить горячего отвара ромашки, она выплюнула карамельку и снова задышала. Когда она откашлялась и лицо ее снова приняло нормальный цвет, я расплакалась и бросилась обнимать и целовать доктора. Как раз в эту минуту в его кабинет и вошла Биби.
— Он спас мою дочку, — сказала я, чувствуя себя виноватой, хотя тогда еще не знала, кто она такая.
— Именно так, — ответил доктор, ничуть не смутившись. — Эта сеньора — супруга генерала Асенсио, — объяснил он Биби.
— И каково это? — воскликнула она вместо приветствия.
Я пожала плечами, и тут мы обе рассмеялись, к величайшему удивлению доктора.
После этого случая я часто с ней виделась. Иногда мы встречались на улице, расспрашивали друг друга о мужьях, причем она высоко ценила моего, а я — ее; обсуждали детей, она жаловалась на слабое здоровье своего сына, а я — на бесконечные проказы моих сорванцов. Затем мы целовались на прощание, едва касаясь губами щек.
Много лет спустя она призналась, что эти встречи заставили ее почувствовать себя важной персоной.
Однажды скончался ее муж. Он умер тихо и незаметно — так же, как и жил, и не оставил ей ни сентаво, вполне ожидаемо. Я отправилась на его похороны — в знак благодарности за то, что он лечил моих детей, а также потому, что у нас в Пуэбле было принято посещать похороны, свадьбы, крестины и первые причастия всем городом. А кроме того, надо же было как-то убить время.
Там я увидела Биби, державшую за руку сына. Я сочувственно обняла ее и передала конверт с деньгами.
— Мой долг твоему мужу, — произнесла я с тяжелым вздохом.
— Ты всегда так деликатна, Каталина, — ответила она.
Она не плакала. Я помню, как хороша она была во вдовьем наряде. В день похорон она выглядела еще моложе, ее черные глаза так и сверкали. Она была очень красива, как грустно думать, что единственный удел этой ее красоты — прогулки по улицам Пуэблы за руку с сыном-подростком, что скоро на этом прекрасном лице появятся морщины при мыслях о том, какие вещи продать, чтобы заплатить за обучение сына. Вскоре она уехала в Мехико к своим братьям, которые работали в газете, принадлежащей генералу Гомесу Сото.
В следующий раз я увидела ее уже в доме этого самого Гомеса Сото. Это был огромный и совершенно безумный дом — такой же, как наш. Биби сидела в саду в синем платье с глубоким вырезом на спине и груди и улыбалась самой очаровательной улыбкой.
— Ты прекрасно выглядишь, — заметила я.
— Просто я наконец-то выбралась из нищеты.
— Поздравляю, — сказала я, вспомнив любимую фразу моей матери, которую она всегда произносила, когда хотела выразить сдержанную радость кому-то из внезапно разбогатевших знакомых, не вдаваясь в подробности, откуда это богатство взялось.