Возроди во мне жизнь
Шрифт:
В доме я поддерживала прямо-таки нездоровый порядок, словно вот-вот поднимется занавес. Ни пылинки, ни соринки, ни единой полной пепельницы, ни одного ботинка или платья не на своем месте. Каждый день я красила ресницы, наряжалась, занималась гимнастикой и во всеоружии ждала его прибытия. Но он постоянно задерживался, и у меня возникало желание натянуть пижаму часов в пять, наесться печеньем с мороженым или арахисом с лимоном и чили, или всем сразу, чтобы набить брюхо и хоть на минутку ощутить прохладу между ног.
Однажды вечером, когда я уже весила на четыре кило больше, чуть меньше
— Ну предложи хоть какую-нибудь идею! А то ты совсем потеряла интерес к моим делам. Ходишь, как во сне, — сказал он.
— Ты меня бросил, — ответила я.
— Ты меня утомила. Все ноешь и ноешь, что я тебя бросил! А если я в самом деле тебя оставлю? Вот возьму и пойду туда, где мне всегда рады. Потому что ты стала просто невыносимой. Ты бы лучше занялась каким-нибудь делом. Я, конечно, все понимаю: главный твой союзник умер, ты больше не губернаторша и теперь никак не можешь найти себе место под солнцем. Привыкай. Все когда-нибудь кончается. Конечно, здесь ты не королева, тебя не узнают на улицах, у тебя больше нет возможности устраивать свои праздники, благотворительные концерты и ездить со мной в горы. Здесь слишком много других женщин, для которых твое мнение не является истиной в последней инстанции; более того, многие даже считают его устаревшим. Ах, бедняжка! Почему бы тебе не поговорить с Биби? Или вступи в Национальную семейную лигу. Там очень много работы. Вот как раз сейчас они ведут антикоммунистическую кампанию, и им очень нужны люди. Завтра я представлю тебя кое-кому из них.
Я хорошо понимала, что все его антикоммунистические действия имеют лишь одну цель: вставить пистон Кордере, лидеру профсоюза. Я сама слышала, как он сказал по телефону губернатору Сан-Луис-Потоси, бывшему президенту крупной компании, что только оппортунисты и спекулянты всерьез верят в коммунистическую угрозу.
— Вы и сами прекрасно это понимаете, — сказал тогда Андрес. — Но это хороший повод дать пинка Кордере. Так ему и надо! Если вы решите этим заняться, можете на меня рассчитывать. Кстати, как насчет ужина в моем доме в ваш следующий приезд в Мехико? Моя супруга будет рада вас видеть.
— И кто тот человек, которого я рада буду видеть? — спросила я, пытаясь понять, какой ужин мне предстоит устроить и когда именно.
— Генерал Басилио Суарес, — ответил он и расхохотался.
— И почему ты решил, что я буду счастлива лицезреть этого осла? Да ты просто лжец! А тебе он зачем понадобился? Разве не ты прожужжал мне все уши, какое дерьмо этот контрреволюционер?
— До вчерашнего дня так и было, детка. А сегодня ты в последний раз назвала его ослом. Отныне для нашей семьи он станет самым разумным и мудрым человеком на свете. Можешь вообразить, он назвал действия Кордеры «социальными экспериментами, основанными на учениях дикарей». Ты же не станешь отрицать, что это просто находка!
— А мне Кордера нравится, — ответила я.
— Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. Кордера — просто карьерист и провокатор. Все никак не перестанет кричать о классовой борьбе и власти рабочих. Генерал высказался не в бровь, а в глаз, прирожденный демагог. А сам Кордера, кстати, из богатеньких. Его папаша сдавал нам в аренду мулов, чтобы мы с братьями могли вывезти с поля зерно. До революции они владели огромным поместьем. Так что он может знать о голоде, о бедности, обо всем том, о чем теперь разливается соловьем? Да ни черта он об этом не знает, но его это и не волнует. Вот что он действительно хорошо умеет — так это лапшу на уши вешать. Да еще прибедняться: полюбите, мол, нас черненькими, беленькими нас кто угодно полюбит!
— А мне он нравится, — повторила я.
— Еще скажи, что тебе нравится его серый костюм. Ты и правда считаешь, что другого у него нет? Кругом одни тупицы. Да у этого козла еще триста таких, просто он всех надул. Лидер рабочих. Ну давай, беги к нему. Жаль, что мы бросили то дело с недвижимостью. Вот посмотришь на него на митинге. Всех обведет вокруг пальца, в особенности дур вроде тебя с этим «а мне он нравится».
— Все равно он мне нравится, — повторила я, довольная тем, что могу его позлить.
На самом деле я видела Кордеру лишь один раз — во время демонстрации, и мне действительно понравились его выступающие скулы и широкий лоб, но у меня не было возможности с ним поговорить.
— И чем же тебе так нравится этот слизняк? Когда ты имела с ним дело? Ты сама не понимаешь, что говоришь! — выкликнул в ярости Андрес.
— Я говорю о том, что вижу, — ответила я.
— Заткнись! — рявкнул он. — Что ты видишь? Вот скажи мне, что?
— Много чего интересного.
— Не выдумывай, Каталина. Или ты просто хочешь позлить меня? Ты никак не можешь видеть больше, чем вижу я.
— Значит, ты тоже заметил, как обворожительно он смеется? — спросила я.
— Цыплят по осени считают, — ответил он. — Вот увидишь, как он будет смеяться через месяц.
На следующий день он представил меня лидерам Национальной семейной лиги. Мы приехали в большой дом в районе Санта-Мария и прошли в кабинет сеньора Вирреаля. Он сидел за письменным столом из темного дерева — поразительно тощий и уже начавший лысеть. Позднее я узнала, что его жена, напротив, была невероятно толстой, звали ее Мари-Пас, и у них было одиннадцать детей.
— Это моя супруга, адвокат, — представил меня Андрес. — Она желает сотрудничать с вами. Дорогая, — обратился он уже ко мне, — ровно в час я пришлю за тобой Хуана, а до тех пор можешь располагать своим временем, как пожелаешь.
Едва Андрес покинул кабинет, как дверь вновь открылась и вошла сеньора с жемчугами на шее и медальоном с изображением Пресвятой Девы дель Кармен. Изящная, со вкусом одетая, она слишком уж доброжелательно улыбалась, чем насторожила меня с первой минуты.
— Пойдем, — сказала она. — Я представлю тебя нашему обществу и кое-кому из сотрудниц. Меня зовут Алехандра, и я буду счастлива стать твоей наставницей, а со временем — и твоей сестрой.