Возроди во мне жизнь
Шрифт:
— Кто тебе такое сказал?
— Я уже не помню, но ведь это обнадеживает, правда?
— А другой твой сын — как у него дела?
— Прекрасно. Оди настоял, что ему нужно учиться, и сейчас он в прекрасной частной школе в Филадельфии.
— Но ему же только девять лет?
— Он очень доволен. Это школа с военным уклоном, очень дорогая. У него три разные униформы, а еще там есть превосходное футбольное поле. К тому же ему необходима компания сверстников, он слишком привязан ко мне.
— Это ты сама так думаешь или Гомес Сото?
— Мы оба.
— Отличная пара — ведь в главном вы согласны, — сказала я и обняла ее.
—
— Я хочу, чтобы ты перестала принимать меня за дурочку. Историю о том, как твой сын счастлив в школе, можешь рассказывать Чофи; я тебе даже помогу, добавлю парочку интересных деталей. Но со мной можешь выплакаться. Или у тебя нет такого желания?
— Нет, — ответила она. — Вернее, есть, но не из-за этого. Иногда я действительно плачу, но причиной тому мой живот, а еще то, что приходится сидеть взаперти.
— Просто ужасно — ходить с таким животом, да?
— Ужасно, — согласилась она. — Даже не знаю, кто придумал такую глупость, будто бы беременные женщины красивы и счастливы?
— Да уж конечно мужчины. Чтобы женщины делали вид, что довольны.
— Что же еще им остается?
— Добавь к этому постоянное раздражение. Во время обеих беременностей я ужасно злилась. Просто чудо, что у меня не случился выкидыш. Видела бы ты, как я полгода ревела и ненавидела свой живот, когда носила Веранию, как однажды влезла на мушмулу в саду и потом никак не могла спуститься. А ведь много лет я не знала себе равных; мне всегда удавалось собрать на три корзины больше мушмулы, чем братьям, а тут я пришла навестить родителей и вдруг увидела, как братья сидят на дереве и побивают мои рекорды.
— Вот видишь, дочка, чего ты лишилась, так рано выскочив замуж, — сказал тогда папа.
И я заплакала — да так и плачу до сих пор.
— Врушка! Я никогда не видела, чтобы ты плакала.
— Ты просто не видела меня ночью. А днем я не имею на это права, ведь я — первая дама штата.
Мы прошествовали через сад к дверям дома. Фито, Андрес и Чофи шли впереди, когда распахнулась дверь и на пороге появился генерал, который тут же полез к ним обниматься и хлопать по спине. Мужчины принялись отпускать шутки, как жаль, что они не могут позволить себе телячьих нежностей вроде поцелуев и поглаживаний беременных животов, от души восполняя это крепкими объятиями и благодушным смехом. До сих пор не понимаю, что смешного они в этом увидели. Чофи осталась в сторонке, пришлось вовлечь ее в разговор.
— Вам очень к лицу беременность, — сказала Чофи, смягчившись.
— От нее толстеют, — ответила Биби.
— Да, тут уж ничего не поделаешь. Нельзя же ждать ребенка и оставаться изящной. Но ведь материнство — это так благородно! Я не встречала ни одной женщины, которая выглядела бы некрасивой во время беременности.
— А я видела многих, — ответила я, напомнив Чофи, что первая беременность ее саму привела в изумление.
Я даже подумать не могла, что ее так разнесет: живот стал размером с задницу, а груди разбухли, как у слонихи. Вот бедолага. Но оно того стоило. Она вот-вот станет женой президента, но все равно лопает все подряд.
— Многих? И какая же из них была некрасивой, когда ждала ребенка?
— Многих, Чофи. Но не думаю, что тебе будет так уж приятно услышать имена.
— А тебе лишь бы мне противоречить!
— Если тебе так хочется, я, конечно, могу сказать, что все беременные женщины — просто
— Ну, ты тогда выглядела неплохо. Это сейчас ты стала слишком худой. А как вы себя чувствуете, сеньора? — спросила она у Биби.
— Прекрасно, — ответила Биби. — Делаю специальные упражнения, полезные во время беременности.
— Но это же просто ужасно, — возразила Чофи. — Какая от этого может быть польза? Вы же тревожите плод. Вы же не хотите, чтобы все закончилось преждевременными родами, как это случилось с последним ребенком Каталины?
— Только упражнения здесь ни при чем, — ответила я. — Просто матка отторгла плод.
— Что за бред! — возмутилась Чофи. — С каких это пор матки отторгают плод? Просто ты скакала верхом.
— Доктор мне разрешил.
— Ну разумеется, этот идиот Досаль все разрешает! Когда он сказал после рождения Чеко, что ты можешь перестать пить кукурузный отвар и куриный бульон, я сразу поняла, что он сумасшедший. Да-да, сумасшедший и безответственный. Со своими детьми он бы так не поступал. А может, он вообще педик. Они ненавидят детей и женщин. Он точно педик.
— А как вам нравится мой бассейн с цветами, донья Чофи? — спросила Биби, чтобы сменить тему.
— О, как красиво! Никогда раньше такого не видела. Они растут где-нибудь поблизости?
— Одилон каждую неделю выписывает их из Фортина.
— Надо же, какой внимательный, — заметила Чофи. — На свете таких мало. — А сколько часов езды отсюда до Фортина?
— Семь, — ответила я. — Мы все тут посходили с ума.
— Зачем ты так говоришь, Каталина? Не стоит завидовать.
— А я и не завидую. Но это действительно сумасшествие — возить цветы из самого Фортина. По всей видимости, генерал просто безумно влюблен.
— Да уж, — ответила Чофи.
Когда на нее накатывало романтическое настроение, то начинала вздыматься грудь, и Чофи вздыхала, словно хотела кому-нибудь отдаться.
— Ты просто гений, — сказала я Биби на прощанье.
— Так тебе понравился мой праздник, королева? — спросила она, как ни в чем не бывало.
Потом мы устроились в гостиной, которая больше напоминала вестибюль американского отеля, до того огромная. Неудивительно, что мы приглашали на приемы столько гостей — чтобы не чувствовать себя единственной горошиной в огромном котле.
На празднике Биби и генерала собралась целая толпа. Отмечали юбилей его газеты, и съехались все, кто хотел бы попасть на завтрашнее фото. Биби никогда не утруждала себя заботами о приготовлении ужина, поручая это неким француженкам, которые якобы знали в этом толк, но никогда не получалось как надо. В итоге на торжестве не было недостатка в иностранных винах и услужливых официантах, которые наполняли бокалы гостей еще до того, как те даже наполовину опустеют. Мало еды, зато вдоволь выпивки, так что праздник в конце концов превратился в разнузданную пьянку. Мужчины сначала все больше краснели и улыбались, потом стали излишне разговорчивыми, а под конец иные из них начали вести себя как буйнопомешанные. А хуже всех — генерал Гомес Сото, который всегда много пил. Поначалу он был исключительно предупредителен, разве что говорил немного невпопад, но все же не настолько, чтобы выглядеть глупо. Но, к несчастью, в этой стадии он пребывал недолго. С каждым новым бокалом он становился все более агрессивным, а вскоре начал откровенно задирать гостей.