Возрождение Зверя. Любовь за гранью 12
Шрифт:
Спокойный глубокий голос Морта, раздавшийся в тишине кабинета Главы, вывел его из раздумий.
— Я не верю тебе. Это невозможно технически.
Думитру усмехнулся, глядя в прищуренные синие глаза Морта.
— Не знал, что ты интересовался технической стороной этого вопроса, — он широко улыбнулся, демонстрируя клыки, — Сомневаешься, потому что, наверняка, уже пробовал? Кто тебе помогал? Твоя одинокая престарелая тетка, выглядящая, как молодая девка? Что она делала? Поила тебя своими отварами? Или твои — криво усмехнулся, делая здесь многозначительную паузу, зная, что потом он это вспомнит, — дети? Наслышан об их способностях. Вернее, — Думитру потянулся за бутылкой, стоявшей на столе возле его собеседника, — наслышан о том, что они обладают каким-то способностями. Какими, — он, как ему показалось, удрученно пожал
Морт перевел расфокусированный взгляд на Главу и поднял бокал к губам.
— Мы как-то с тобой уже говорили на тему, что беседы по душам — это не о нас, Курд.
— Ритуал. Я проведу ритуал, который поможет тебе вспомнить все, Морт. Никаких отваров из лап жаб и задницы енота. Никакого детского лепета. Кровь, плоть, гипноз. Подумай только. Каждую секунду из твоей прошлой жизни. Только представь… Николас, — и князь, действительно, заинтересованно вскидывает брови, слегка склоняя голову, — каждое слово, услышанное и произнесенное тобой. Ты, наконец, обретешь самого себя.
— Какая невиданная щедрость, даже настораживает, — Курд морщится от недоверия, которое сквозит в голосе оппонента.
— Скажем так, мне хочется вернуть себе своего преданного вершителя.
Морт иронично кивнул:
— Того, который оставил своего Главу с носом, сбежав с заключенной?
Думитру медленно выдохнул, пряча руки под столом. Как же ему хотелось сейчас вцепиться в горло этого ублюдка и заставить подавиться гребаным сарказмом. Но Глава привык добиваться своих целей любым способом. Даже если это означает терпеть подобную наглость.
— Это твое решение, Морт. Нет так нет. Но в одном ты абсолютно прав: моя щедрость, действительно, вещь из ряда вон выходящая. И дважды я не предлагаю. Никогда. Ничего. И никому.
Курд замолчал, давая время Морту на ответ, отсчитывая про себя секунды безмолвия, и, за мгновение до того, как тот должен был решиться на отказ, Глава встал, с грохотом отодвигая назад стул, и указал рукой на дверь позади собеседника, которую сам же открыл силой мысли.
— В таком случае приступай к своим обязанностям. Как мы говорили с тобой — продолжить зачистку города, затопить подземные ходы, пусть клыкастые ублюдки поплавают в собственном дерьме.
Выразительно посмотрев напоследок на продолжавшего молчать Морта, он подошел к двери, всем своим видом показывая, что время аудиенции окончено.
Мокану резко поднялся на ноги, а потом Курд едва не закричал от удовольствия. Когда прямо перед ним захлопнулась дверь и раздался глухой голос ублюдка.
— Я согласен. Когда приступаем?
Курд наблюдал за своим подчиненным все время ритуала. В огромной комнате, обвешанной специальными травами, испускавшими такой едкий смрад, что Главе казалось, в его груди разгорался самый настоящий пожар. Но сейчас ему было плевать на невозможность вдохнуть, на сухость в глазах, которые щипало от вони растения, редкого и очень мощного, вызывающего галлюциногенный эффект. Это действие травы вкупе с тем, что сейчас вытворял Курд, получив беспрепятственный доступ в святая святых — в сознание Морта, не отрывавшего сейчас от него ярко-синего взгляда, должно было дать нужный результат.
Результат, на который Курд отчаянно надеялся, совершая то, чего не делал никто и никогда до него. Вкладывая в сознание бывшего Князя Братства вампиров, короля Европейского клана, кровожаднейшего из вампиров и одного из сильнейших нейтралов Николаса Мокану, названного в новой жизни Мортом, лживые воспоминания.
Искусство, в котором Главе не было равных. По сути, только он из ныне существующих тварей, наделявших Землю, был способен на подобное. Когда-то он уже играл с сознанием Морта, проверяя того на прочность. И ведь сукин сын прошел тогда проверку… а после с абсолютным хладнокровием вонзил нож в спину своего начальника. Но те манипуляции с мозгом вершителя не шли ни в какое сравнение с тем, что сейчас делал Курд. Что могли значить иллюзии, которые Мокану видел, извиваясь привязанный на холодном полу в своеобразной пыточной, в сравнении с тем, что ощущал он сейчас. Воспоминания. Не просто картинки в голове. Не просто сплетни. И даже не чертов дневник, читая который, ты знакомишься с самим собой заново. Знакомишься… но не узнаешь. Не вспоминаешь.
Сейчас Курд выполнял филигранную работу, вкладывая в черепную коробку Мокану наравне со всем известными фактами из его прошлого ложные кадры. Кадры, имевшие звук и запах. То, что позволит подопытному поверить в их правдивость безоговорочно.
Да, Думитру очень аккуратно, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром освобождал монстра. О, он уже видел, как тот вскидывает голову вверх, как щурится и растягивает тонкие губы в злобном оскале. Он продолжал смотреть на мокрые от пота пряди волос Мокану, упавшие на его смазливое лицо, пока бывший князь жадно глотал кровь из запястья самого Главы, и думал о том, что ради некоторых целей можно пожертвовать не только собственной кровью, но и частями тела.
Думал о том, что все же нет силы, способной изменить судьбу. Рано или поздно Мокану придется умереть окончательно. Он умер практически трижды: в первый раз — отрекшись от своего имени, семьи и образа жизни и ступив на земли нейтралов, во второй — в проклятом лесу, когда его сердце остановилось от действия яда, а в третий — когда технически сдох от руки наемника. И только третий раз предоставил Курду право нарисовать Мокану то прошлое, которое поставит крест на будущем этого упертого мерзавца. Голубой хрусталь отнимает не только жизни нейтралов, но и их воспоминания.
Курд обещал помочь мне вернуть мое прошлое. Хотя обещал — громко сказано. Скорее, предложил. Мое прошлое, состоявшее из отрывков воспоминаний, безжалостно потерянных после проникновения хрусталя в мое тело. Оказывается, нейтралы после смерти именно от соприкосновения с этим сплавом и последующего воскрешения частично теряли свою память. Так сказал мне Думитру.
Конечно, и речи не было о том, чтобы довериться его словам, но потратив сутки в библиотеке нейтралов, я нашел нужную информацию, подтвердившую его слова. Нашел… и все же не мог согласиться сразу. Пока не понял, что меня продолжает выкорчевывать эта неизвестность. Эти сомнения, появившиеся после побега Марианны. Марианны, беременной моим ребенком. Марианны, понимавшей, что лучшей защиты, чем та, которую мог дать ей и нашей дочери я, ей не мог обеспечить никто. Я понимал умом, что она, как мать, не могла поступить по-другому. Что спасала нашего сына… вот только знание, что спасала она его от меня… после моих слов, моих вопросов в том доме, когда она могла открыться мне, и мы вместе придумали бы, как помочь Сэми… Эта мысль продолжала царапать изнутри острыми когтями гнева и желания найти ее и поговорить. Не просто поговорить, а получить ответы на вопросы. Почему не рассказала мне? Почему решила, что я могу стать врагом нашему сыну? Почему заставила крошиться на части от нежности, зная, что после мне придется эту самую нежность из себя выгребать лопатой. Быстрыми ударами, причиняя все больше боли, чтобы ни на минуту не забыть о произошедшем. Она ясно дала понять, на чью сторону встанет в случае открытой войны. Выбор был сделан. И этот выбор стал точкой отсчета в наше с ней никуда.
Я смотрел на Думитру и думал о том, что не могу отказаться от такого шанса. Дьявол, сколько лет бы я ни забыл, одно я знал точно — между "нет" и "да" я всегда выбирал "да". Чем бы оно мне ни грозило. Всегда "да", чтобы потом расхлебывать собственные ошибки, а не давиться желчью от понимания, что упустил свой шанс.
Но, вашу мать, я понятия не имел, каким адом на этот раз окажется для меня это гребаное "да".
Курду ощущал себя вуайеристом. Наблюдая за тем, как окаменело лицо Мокану. Как схлынули с него все краски, как начали появляться темные круги под глазами. Глазами, еще в начале ритуала казавшимися невозможно синими даже самому Главе. Теперь от той яркости не осталось и следа. Бледно-голубой оттенок продолжал медленно, но верно терять яркость. Если бы нейтралы старели… если бы можно было постареть за пару часов, Курд бы сказал, что Мокану постарел. По крайней мере, постарели его глаза. Выцвели и потеряли ту жизнь, которая все еще билась в них в процессе операции. Не сказать, что Курд чувствовал себя как-то неловко или же сожалел… Неееет. Он алчно пожирал боль Морта, делая один за другим глоток воздуха, в котором она сконцентрировалась.