Возрождение
Шрифт:
И она ушла на кухню, оставив меня ошеломленно стоять у поленницы. Если бы Клер осталась чуть подольше, и у меня было бы время опомниться, то я бы высказал ей свою собственную догадку: преподобный Джейкобс удивился не меньше нашего.
Он не ожидал, что ремень сработает.
3
АВАРИЯ. РАССКАЗ МОЕЙ МАТЕРИ. УЖАСНАЯ ПРОПОВЕДЬ. ПРОЩАНИЕ.
Теплым и ясным октябрьским днем 1965 года Патрисия Джейкобс усадила Морри-Я-с-вами на переднее сиденье «Плимута-Бельведер» — свадебного подарка от ее родителей — и отправилась в супермаркет «Ред-энд-Уайт» в Гейтс-Фоллз. Поехала
В трех милях от нее фермер по имени Джордж Бартон, вечный холостяк по прозвищу Джордж-Одиночка, вывел на дорогу свой «Форд Ф-100» с прицепленной к нему картофелекопалкой. Он собирался отвезти ее на свое поле — всего в одной миле от дома по Девятому шоссе. С таким прицепом он мог ехать не быстрее десяти миль в час и потому держался у обочины, чтобы движущиеся на юг машины могли спокойно его обгонять. Джордж-Одиночка всегда думал о других. Он был хорошим фермером, добрым соседом, членом школьного совета и дьяконом в нашей церкви. А еще Джордж был «пепилептик», как он почти с гордостью сообщал людям. Но, тут же добавлял он, доктор Рено прописал ему таблетки, и теперь приступов у него не бывает «почти совсем». Может, и так, но в тот день приступ случился с ним прямо за рулем пикапа.
— Наверно, ему вообще не следовало водить машину, разве что по полям, — сказал позже доктор Рено, — но как можно просить человека с таким родом занятий отказаться от водительских прав? У него ведь не было ни жены, ни взрослых детей, чтобы усадить их за руль. С тем же успехом я мог предложить ему продать свою ферму тому, кто больше заплатит.
Вскоре после того, как Пэтси и Морри отправились в «Ред-энд-Уайт», миссис Адель Паркер спустилась с холма Сируа — крутого и опасного участка дороги, где случалось много аварий. Она ехала очень медленно и потому хоть и с трудом, но успела остановиться, не сбив женщину, которая размахивала руками посреди шоссе. Женщина одной рукой прижимала к груди мокрый комок. Одной — потому что вторая рука Пэтси Джейкобс была оторвана до локтя. По ее лицу потоками лилась кровь. Кусок кожи с головы висел у нее за плечами. Окровавленные пряди волос развевал осенний ветерок. Правый глаз вытек на щеку. Вся ее красота была уничтожена в один момент. Хрупкая это вещь — красота.
— Помогите моему ребенку! — крикнула Пэтси, когда миссис Паркер остановила свой старый «Студебеккер» и вышла. За спиной окровавленной женщины миссис Паркер видела «Бельведер», перевернутый вверх колесами и охваченный огнем. В нем застряла передняя часть пикапа Джорджа-Одиночки. Сам Джордж висел на руле. За его машиной перевернутая картофелекопалка перегораживала Девятое шоссе.
— Помогите моему малышу!
Пэтси протянула сверток, и когда Адель Паркер увидела, что это, — не младенец, а маленький мальчик с сорванным лицом, — она закрыла глаза руками и начала кричать. Когда она снова взглянула на Пэтси, та встала на колени, словно для молитвы.
Еще один пикап вывернул из-за Сируа и чуть не врезался в зад «Студебеккера» миссис Паркер. За рулем был Фернальд Девитт, который в тот день обещал помочь Джорджу копать картошку. Он выпрыгнул из кабины, подбежал к миссис Паркер и посмотрел на женщину, стоявшую на коленях посреди дороги. Потом он побежал к месту столкновения.
— Что вы делаете? — завопила миссис Паркер. — Помогите ей! Помогите этой женщине!
Фернальд, который служил в морской пехоте на Тихом океане и всякого там навидался, не останавливаясь, крикнул через плечо:
— Ей и малышу конец. А Джордж, может, и выживет.
И он не ошибся. Пэтси умерла задолго до того, как из Касл-Рока прибыла «скорая помощь», а Джордж-Одиночка Бартон дожил до восьмидесяти лет с гаком. И больше ни разу не садился за руль автомашины.
Вы спросите: «А откуда тебе все это знать, Джейми Мортон? Тебе было всего девять лет!»
Но я знаю.
В 1976-м у моей мамы, все еще относительно молодой женщины, диагностировали рак яичников. Я тогда учился в университете Мэна, но во втором семестре второго курса взял академический отпуск, чтобы оставаться с ней до конца. Хотя все дети Мортонов уже выросли (Кон так вообще улетел за горизонт на Гавайи, где он исследовал пульсары в обсерватории Мауна-Кеа), мы все приехали побыть с мамой и поддержать убитого горем отца, от которого в таком состоянии пользы было немного: он либо бесцельно бродил по дому, либо подолгу гулял в лесу.
Мама захотела провести свои последние дни дома, и мы по очереди кормили ее, давали лекарства или просто сидели с ней. К тому времени от мамы остались кожа да кости, а из-за болей она все время пребывала под действием морфия. Вообще морфий – забавная штука. Он обрушивает стену — ту знаменитую скрытность янки, — которая иначе оставалась бы непроницаемой. Однажды февральским днем, где-то за неделю до смерти мамы, я дежурил у ее постели. За окнами бушевала вьюга, и стоял жуткий холод. Северный ветер сотрясал дом и завывал под свесами крыши, но внутри было тепло. Даже жарко. Как вы помните, мой отец торговал топливом, и после того страшного года в середине шестидесятых, когда ему грозило разорение, он не просто преуспел, но даже, можно сказать, разбогател.
— Откинь одеяла, Терренс, — попросила мама. – Зачем мне так много? Я вся горю.
— Я Джейми, мам. Терри в гараже с папой. – Я откинул единственное одеяло, обнажив жутковато-веселенькую розовую ночнушку, в которой, казалось, никого не было. Волосы у мамы (поседевшие еще до рака) почти все выпали; губы отошли от зубов, от чего те казались слишком большими, чуть ли не лошадиными; только ее глаза оставались прежними. Молодые глаза, в которых стоял скорбный вопрос: «Что со мной происходит?»
— Джейми, Джейми, я так и сказала. Можно мне таблетку? Сегодня что-то совсем плохо. Мне никогда еще не было так больно.
— Через пятнадцать минут, мам. — Вообще-то до следующей дозы было еще два часа, но теперь-то какая уже разница? Клер как-то предложила дать ей все и сразу, чем потрясла Энди, который, в отличие от остальных, остался верным своему строгому религиозному воспитанию.
«Ты что, хочешь отправить ее в ад?» – спросил тогда он.
«Она не попадет в ад, если таблетки ей дадим мы, — резонно, на мой взгляд, ответила Клер. — Ведь она ни о чем не догадается». А потом Клер воспользовалась одной из любимых маминых присказок, чем едва не разбила мне сердце: «Она уже не знает, пешком она или верхом».
«Ты этого не сделаешь», — сказал Энди.
«Нет, — вздохнула Клер. Ей тогда было уже под тридцать, и она была красива как никогда. Может, потому, что наконец-то нашла свою любовь? Если да, то какая это горькая ирония. – У меня духу не хватит. У меня лишь хватает духу смотреть, как она страдает».
«На небесах ее страдания развеются, как туман», — сказал Энди, поставив точку. По крайней мере, для себя.
Выл ветер, старые стекла единственного окна в спальне ходили в раме ходуном, и мама сказала: