Возрождение
Шрифт:
— Он ничего не говорил про конец света, — сказала Клер. Помню, какая она была красивая в тот вечер в своем темно-синем платье (самом близком к черному из тех, что у нее были) и в чулках как у взрослой. Помню и то, что за ужином она почти ничего не ела, только гоняла еду по тарелке, пока она вся не перемешалась и не стала походить на собачьи какашки.
— Какой текст читал Гивенс? — спросил Энди.
— Первое послание к Коринфянам, — сказала мама. — Ну то, где про тусклое стекло.
— Хороший выбор, — важно одобрил мой старший брат.
— Ну как он там? — спросил я у мамы. — Как преподобный Джейкобс?
— Он… молчал, —
— Да нет же, — сказала Клер, отодвигая тарелку. — Он был как оглушенный. Сидел на складном стульчике возле могилы, и когда мистер Гивенс предложил ему бросить первую горсть земли в могилу и присоединиться к нему в молитве-благословении, преподобный так и остался сидеть, свесив руки между колен и опустив голову. — У нее потекли слезы. — Я как будто во сне, в дурном сне.
— Но он потом все-таки встал и бросил землю, — напомнил отец, обнимая ее за плечи. — Не сразу, но бросил. По горсточке на крышки обоих гробов. Верно, Клер-Эклер?
— Да, — проговорила она, еще сильней залившись слезами. — Когда этот силомит его буквально силой поднял на ноги.
Кон ничего не сказал, и до меня дошло, что его уже вообще нет за столом. Я увидел, что он стоит во дворе, возле вяза, на котором висели наши качели из шины. Он обнимал дерево, прислонившись лбом к коре, и плечи его сотрясались.
Но он, в отличие от Клер, съел свой ужин. Я это хорошо помню. Съел все, что ему дали, и попросил добавки ясным и громким голосом.
На следующие три воскресенья дьяконы вызвали священников из других церквей, но пастор Гивенс в их число не вошел. Несмотря на то, что он держался спокойно, а его краткая погребальная служба была уместной и утешительной, с ним, думаю, на этот счет никто даже не разговаривал. Янки по своей природе и воспитанию не только сдержанны, но и предрасположены к удобным для себя расовым и религиозным предрассудкам. Три года спустя я услышал, как один из моих преподавателей в старшей школе Гейтс-Фоллз с удивлением и возмущением сказал другому: «Ну и кому вообще пришло в голову стрелять в преподобного Кинга? Господи, он же был хорошим ниггером!»
После случившегося Братство юных методистов больше не собиралось. Думаю, мы все были этому только рады – даже Энди, известный также как Император библейских опросов. Мы не были готовы встретиться с преподобным Джейкобсом лицом к лицу – как и он с нами. На Игрушечный уголок, где Клер с подружками развлекали Морри (и себя), было невыносимо смотреть. И кто теперь сядет за пианино, когда придет пора Музыкальной минутки? Наверно, кто-нибудь в городе мог бы попробовать, но Чарльз Джейкобс находился не в том состоянии, чтобы кого-то об этом просить, да и все равно это было бы совсем не то – без Пэтси с ее светлыми волосами, мотающимися в такт жизнерадостным гимнам вроде «Мы идем на Сион». Ее светлые волосы теперь лежали на атласной подушке под землей и постепенно разлагались в темноте.
Как-то серым ноябрьским днем, когда мы с Терри выводили на окнах по трафаретам индеек и рога изобилия, зазвонил телефон: один длинный звонок, один короткий — значит, нам. Мама ответила, недолго поговорила, а потом положила трубку и улыбнулась нам с Терри.
— Это был преподобный Джейкобс. Он собирается в это воскресенье встать за кафедру и произнести проповедь в честь дня Благодарения. Разве это не здорово?
Через
— Наверное, потому что он говорил таким разумным тоном. Так нормально. Когда люди поняли, о чем речь, было уже поздно.
Может, и так, но я помню, как ближе к концу проповеди Реджи Келтон и Рой Истербрук пытались ему помешать. Сам я понял, что что-то не так, еще до ее начала, потому что Джейкобс не завершил чтение библейского отрывка своим обычным заключением: «Да благословит Господь Свое священное Слово». Он никогда об этом не забывал, даже в тот день, когда я его встретил и он показал мне маленького электрического Иисуса, шагающего по Мирному озеру.
В день Ужасной проповеди он выбрал выдержку из тринадцатой главы Первого послания к Коринфянам, ту самую, что пастор Гивенс прочел над двумя свежими могилами на кладбище Уиллоу-Гроув: «Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан».
Он закрыл массивную Библию, лежащую на кафедре – с негромким, но отчетливым стуком. В то воскресенье Методистская церковь Харлоу была переполнена, ни одной свободной скамьи, но внутри стояла мертвая тишина, никто не смел даже кашлянуть. Помню, как я молил Бога, чтобы Джейкобс справился со всем этим, чтобы он не ударился в рыдания.
Майра Харрингтон — Бабуля — сидела на передней скамье, спиной ко мне, но я мог представить себе ее алчно сверкающие, заплывшие жиром глаза. Мы с семьей, как обычно, устроились на третьей скамье. Лицо мамы казалось спокойным, но я видел, как ее руки в белых перчатках так стиснули большую Библию в мягкой обложке, что та согнулась едва ли не пополам. Клер сгрызла с губ всю помаду. Пауза между чтением выдержки из Библии и тем, что с тех пор в Харлоу стали называть Ужасной проповедью, длилась не дольше пяти секунд, десяти — максимум, но для меня она растянулась на целую вечность. Джейкобс склонил голову над огромной Библией с ярко-золотым обрезом, а когда в конце концов поднял ее и все увидели его спокойное, сдержанное лицо, то по скамьям прокатился короткий вздох облегчения.
— Для меня это было трудное и горестное время, — сказал он. — Вам я могу об этом не говорить — мы живем тесно сплоченной общиной и прекрасно знаем друг друга. Вы все протянули мне руку помощи, и я всегда буду вам за это благодарен. Хочу сказать отдельное спасибо Лоре Мортон, которая сообщила мне весть об утрате со всей чуткостью и мягкостью.
Он кивнул ей. Она кивнула в ответ, а потом подняла руку в белой перчатке и смахнула слезу.
— Со дня моей утраты я много размышлял и читал. Хотел бы добавить «и молился», но сколько я ни преклонял колени — Божьего присутствия я не чувствовал, так что пришлось ограничиться чтением и размышлениями.