Возвращаться – плохая примета. Том 1
Шрифт:
Резкая боль словно отворила плотину – захотелось домой, прижаться щекой к маминому боку, вдохнуть крепкий запах табака и железа от отца. Слезы хлынули по щекам, а из горла вместо тихих всхлипов прорвался тоскливый вой.
Села, где упала, прямо на обрезок доски, о который вытирали ноги. И выла, выла, до сухости в горле и истерического икания. Наверное, выплакала все, что накопилось за прошедшие сутки. И только немного успокоившись и утерев нос и соленые дорожки на щеках, поняла: все это время крепко держала за шею
Обессилено вздохнув, я разжала сведенные в истерике руки. Изумленно полюбовалась высунутым собачьим языком – прижала, похоже, псинку сильно! Удивительно, и как собак стерпел! И даже не попытался меня укусить!
Решительно высморкалась в тот же завалявшийся в кармане платок. Всхлипнула последний раз и пошла таскать воду, погладив Врана напоследок по лобастой башке.
Кажется, я уже не боюсь собак. Или только одну большую черную собаку?…
Высокий сруб прикрывала простая деревянная крышка, разбухшая от весенних дождей. Толстая веревка, намотанная на жердь, тянулась в глубину, несколько камней в рваной рыбацкой сетке служили противовесом.
Большущей деревянной бадьи как раз хватило наполнить мои ведерки. Только как их надеть на коромысло?
Сложный вопрос. Покрутив его и так, и так, вспомнила образцы народной росписи и попыталась этак небрежно взгромоздить коромысло на одно плечо.
Замечательно. А как ведра цеплять? На корточки садиться?! Присела, зацепила одно ведро – а второе как, оно ж за спиной? В общем, крутилась и так, и эдак, пока не разлила одно ведерко. Да прямо в новые поршни!
Вода ледяная. Шерсть не мокнет, но сбилась комком. Ноги скользят…
В общем, сходив пару раз туда-сюда с ведерками без коромысла, скинула эти кожаные лапотки и повесила на тычки для каких-то овощей просушить. Вран трусил за мной, как привязанный. Тыкался холодным носом в босые ноги, цеплял ушами подол. Заглядывал в глаза – точь-в точь дрессированная немецкая овчарка: все понимает, но не говорит.
Останавливаясь передохнуть, я охотно гладила лобастую черную голову, вынимала из шерсти репьи и любовалась псом: глубокая грудь, горделивая голова, осанка! Красавец!
Ходить по холодноватой земле босиком оказалось приятно. Я быстро наполнила кадушки на печи и уже подбиралась к бадье для стирки, когда от дома послышались шаги. На тропинку вышел рыжеволосый конопатый парнишка лет тринадцати. Увидев меня, он слегка поклонился и пробормотал:
– Госпожа Рита, госпожа Руима велела мне затопить баню.
«Госпожа»?.. Ну, травницу, понятное дело, так называют из великого почтения к ее искусству. А меня-то за что так поименовали?
Пожав плечами, потащила очередную пару ведер с водой к баньке. Парнишка встретил в дверях, почтительно перехватил ведра и сказал,
Вот и хорошо, а то тонкие деревянные ручки уже натерли мозоли на пальцах и ладонях!
Прихватив по дороге свои поршни, отряхнула платье, ополоснула руки и лицо в бочке с дождевой водой и вошла в дом, провожаемая тоскливым собачьим взглядом. Ничего себе пенки! Можно подумать, я у него из каши мясо своровала!
В доме Руима сунула мне в руки корзину с зельями и узел с бельем. Потом пошли в баню и долго мылись. Травница, обмазав меня всю каким-то сладко пахнущим киселем, велела завернуться в покрывало и идти в дом, не пачкая одежду.
На столе чинно стоял странный самовар, на его маковке пыхтел медный чайничек с травяным чаем. В мисках с бульоном плавали маленькие кусочки белого мяса и зелень, вместо хлеба были сухари.
Бульон полагалось просто выпить, а мясо и зелень выловить сухариком или грубоватой деревянной ложкой.
Потом долго и неспешно пили чай с той же сладкой хрустящей травкой, что и утром. Травница с удовольствием, прикрывая глаза грызла медовый пряник, вручив мне сушку:
– Погрызи девка, тебе полезно.
Пот стекал с меня в три ручья, даже сидеть было неудобно – казалось, вот-вот соскользну с лавки.
После еды Руима принимала пациентов. Молодой парень с загноившимся порезом от косы. Молодка с ожогами на руках – из корчаги плеснуло горячим медом. Старик с утробным кашлем и не разгибающейся ногой.
Я пряталась в горнице, запоминая, чем травница лечит селян. И отчаянно зевала, рискуя вывихнуть челюсть.
Наконец стукнула калитка, и Вран простучал когтями по полу. Пес сунул любопытный нос в горницу.
– Поди, проветрись, – ворчливо сказала травница, – посмотри хоть, как народ у нас живет.
Я последовала мудрому совету – мне хотелось посмотреть, что за часовня пряталась среди деревьев. Вран пошел за мной.
На улице было шумно: во дворах стояли столы, за которыми ужинали семьи. Дети бегали между плетней, загоняли на ночь кур и коз, многие с любопытством поглядывали на меня.
Часовня оказалась очень маленькой и очень простой. Я не сразу поняла, что высокие деревья, посаженные по кругу, и есть храм. А сама часовня – только алтарь, увенчанный солнцем.
Дверь высокой деревянной башенки оказалась открытой, закатное солнце падало внутрь, отражаясь сквозь большой круглый витраж. Цветные блики играли на беленых стенах. Я остановилась растерянно, посмотрела на Врана.
– Туда можно?
Пес вел себя сдержанно и торжественно. А еще он не вошел в часовню, только подошел к двери и склонил голову. Я подошла ближе и заглянула: белый камень алтаря, усыпанный простыми полевыми цветами, простой каменный пол. Ни икон, ни статуй. Только солнечный свет.