Возвращение Алателя
Шрифт:
– Вперед, – сдавленно прошипел Хейграст, оглядываясь на Дана.
Лукус уже заводил лошадей на мост. Пес приподнял голову и внимательно смотрел в бледное лицо Саша. Лошади в ужасе всхрапывали, но шли. Вот уже и Дан оказался на мосту. Хейграст прошел последним и, взглянув на сомкнувшуюся в полукольцо нечисть, щелкнул пальцами:
– Спасибо, пес!
Но зверь уже отвернулся. Твари, скопившиеся на площади, осознали, что добыча от них ускользает, и оглушили развалины воем.
– Скачите на середину моста! – заорал Хейграст, придерживая Аена и рассыпая на камнях какой-то порошок.
И в этот момент распираемая жаждой крови стая чудовищ наконец пересилила страх и ринулась к мосту. Последнее, что смог разглядеть Дан – это серая лавина, накрывшая пса с головой, Хейграст, летящий в их сторону на обезумевшем коне, и несколько тварей, которые все-таки вырвались на мост, но мгновенно превратились в пылающие факелы и с визгом полетели в черную воду Маны.
– Уходим! – крикнул Хейграст. – Порошок действует надежно, но если вся орда ринется на мост, колдовство Вика не задержит ее и на мгновение! Боюсь, что сегодня добычи многовато даже для этой собаки. Ник!
– Я здесь, – прозвучало в ушах.
– Что на той стороне моста? Не привязана ли там еще одна подобная псинка?
– Насколько я понял, пес помог вам? – ответил вопросом призрак. – На той стороне никого нет. По крайней мере, на расстоянии двух ли. Но там нет ни ручья, ни камня. Вы оставите следы. А по тому, что ты сделал на мосту, Хейграст, воины поймут, что кто-то преодолел его. Придется уходить от погони.
– Мы уйдем, – вмешался Лукус. – Скоро будет дождь.
– Что ты бросил псу? – спросил Хейграст. – Вновь какие-то секретные травы?
– Нет, – нервно вздохнул белу. – Шапку Саша, перевязанную платком, которым я протирал его лицо. Не думаю, что пес понял мои слова. Он понял запах.
Глава девятая. Двигаться дальше
Сашка вновь пришел себя на тропе. На ее обрывке. Клочья тумана колыхались справа и слева, клубились за спиной, над головой. Морок исчез. Потрескавшиеся камни висели в пустоте. А впереди чернела бездна, в которую вчера, позавчера или минуту назад он прыгнул. Точнее, Сашка прыгнул на уплывающую тропу, но полетел в бездну, охваченный пламенем. Он все еще чувствовал боль ожога. Словно кожа слезла с головы. Сашка судорожно провел ладонью по лицу, смахнул пот, ощутил заостренные скулы, уже вполне отросшую бородку. Ожогов не осталось, как не оставалось следов от ран. Только жгучая боль от миновавшей иллюзии. И холод. Камни, на которых он лежал, остывали. А сама тропа маячила где-то впереди. Далеко впереди.
«Вот и все, – пришла мысль. – Успокойся. Ты все равно ничего не сможешь сделать». Он сел, подтянул к себе меч. Потрогал лезвие и, вскинув руку, рубанул по каменной плитке. Белая выщерблина осталась на камне. Зарубка на клинке. Но камень на глазах заполнил выбоину. Да и лезвие незаметно, но неуклонно восстанавливало форму. Сашка подполз к обрыву и попытался сдвинуть крайний камень. Безрезультатно. Тропа служила осью пространства. Ее нельзя было поколебать. Обрыв казался насмешкой. Предательством. Смертным приговором. Вот только приговоренный не имел возможности умереть. «Иллюзия пути сменилась иллюзией тупика»! – усмехнулся Сашка.
«Странно, – подумал он. – Наверное, я очень устал. Во мне словно нет никаких чувств. Нет ненависти. И не только к тем монстрам, которых выпускал на тропу наставник, но и к самому наставнику. Во мне даже нет ненависти к тому существу, которое назвалось Илла. А уж он-то точно не был иллюзией. Я хотел бы уничтожить его, но не в отместку за совершенное, а потому что так надо. Его нужно убить. Но могу ли я принимать такие решения? И имеет ли значение, наяву совершаются убийства или в иллюзии? И что есть что? Может быть, я бесчувственный человек? Но нет же. Я боюсь смерти. Боли. Боюсь оказаться неловким, неумным, безвольным, слабым. Именно таким, какой я есть. Я трус? Отчего же я спокоен? Потому что понимаю, что мама такая же иллюзия, как и все здесь? Ищу оправдание трусости и слабости? Мама…».
Он несколько раз повторил это слово, словно возбуждая в себе странно отсутствующую ненависть к убившему мать демону. А что сделал бы отец на его месте? Сколько он разговаривал с сыном, но почему-то в памяти остались только отдельные фразы. Да и было Сашке тогда всего лишь двенадцать лет. Меньше чем сейчас Дану. Хотя этот мальчишка кажется в свои тринадцать почти взрослым. Так что же это? Спокойствие или безразличие? Может быть, ключ вот в этих словах отца? «Никогда не суетись. Если попадаешь в трудную ситуацию, ищи выход из нее. Если выхода нет, пытайся его создать. Используй свои силы и силы тех, кто готов тебе помочь или даже не готов. И если тебе потребуется срубить дерево, чтобы выбраться из болота, сруби его. Правда, имей в виду, что потом придется посадить десять деревьев. Оглянись вокруг и задумайся». О чем задумываться? И что можно использовать, если все, окружающее тебя, иллюзия?
Иллюзия? Сашка открыл глаза. Встал. Подошел к краю тропы. Ее продолжение колыхалось в тумане где-то впереди. Каменные плитки заканчивались под ногами, а дальше начиналась бездна. Бездна, созданная его же воображением и сжигающая воображаемым, но вызывающим настоящую боль пламенем. Он сжал крепче рукоять меча, размахнулся и изо всех сил ударил им по камню. Искры полетели из-под лезвия. Камень треснул, а на клинке образовалась уродливая вмятина. Сашка опустился на камень, положил на колени меч и стал пристально смотреть на поврежденный металл. Края вмятины занимались дрожащей дымкой, расплывались, но он настойчиво желал сохранить дефект. Требовал, чтобы на лезвии осталось повреждение. Ясно представлял себе, как оно выглядит, и запечатлевал образ. Сашка чувствовал, что задача выматывает его. Клинок дрожал. Кисти рук расплывались в дымке. Капли пота скатывались со лба, текли по переносице, щипали глаза. Он встряхивал головой, не отрывая глаз от лезвия. А потом стало легко. Вмятина осталась. Он потрогал ее пальцем, отложил меч в сторону, взглянул на камень. Трещина исчезла. И тогда Сашка разулся, опустил ноги вниз, откинулся назад, лег спиной на холодный камень и закрыл глаза.
Он любил это место с детства. На околице деревни начинался высокий холм, который господствовал над всей округой. Как говорила тетка, если бы в деревне когда-нибудь собрались строить церковь, лучшего места не смогли бы отыскать. Но церковь стояла в селе в сорока минутах пешего ходу, поэтому холм не пригодился. Ниже его верхушки в непролазных зарослях орешника бил холодный родник, но самый оголовок возвышенности оставался лысым, если не считать неведомо как занесенной раскидистой сосны. В округе росли все больше березы, осины, липы, тополя и ясени. Деревенская улица подступала к подножию, огороды крайних домов так и вовсе пытались забраться на склоны холма, но тропы наверх не было, так, чуть заметная стежка. Дорога, превращающаяся по весне и к осени в непролазную колею, сразу перед холмом виляла направо, делала вынужденный крюк почти в три километра, проскальзывала по берегу небольшого озера и, не доходя до села полкилометра, облегченно выбиралась на выщербленный асфальт. Зимой с верхушки холма съезжали приезжие лыжники, а примерно с середины склона – деревенские мальчишки на набитых соломой полиэтиленовых мешках. Летом холм пустовал. Любителей посиделок под деревьями отпугивала густая крапива и утомительный подъем. Да и зачем лезть на такую высоту, если под боком озеро, юркая речка, а за селом еще две, обильные мягким речным песком, рыбой и пологими берегами.
Первый раз Сашка забрался на холм вместе с отцом. Уже на четверти склона он стал ныть и проситься к отцу на руки, но тот был непреклонен. «Если дашь себе слабину, – сказал отец, – даже то, что уже прошел, окажется напрасным. Получится, что ты словно и вообще не поднимался». Поэтому стоило сыну заныть, как отец объявлял привал, торжественно доставал печенье или бутерброды, и они сидели на мягкой траве, пока Сашкино нытье не улетучивалось без следа. Привалов пришлось сделать не меньше пяти. Последний оказался совсем близко от растопырившей ветви сосны. В этом месте стежку пересекал, обнажая известняковую основу холма, ручеек. Они разулись, с замиранием сунули в ледяную воду затекшие ступни, пошевелили пальцами и вновь натянули обувь. Еще пара сотен шагов, и Сашка дотронулся ладонями до скользкой рыжей коры, огляделся и задохнулся от восторга. За его спиной прилепилась к холму маленькая родная деревенька, прильнуло круглое зеркало озера и синяя нитка узкой речки. Впереди раскинулось село, а за ним тянулись, извиваясь, еще две поблескивающих речных ленточки. Где-то над головами звенела маленькая птичка. Стрекотали кузнечики. Жужжали в близлежащих зарослях бузины огромные мухи. Теплый ветерок касался лица. Внизу ветер то налетал порывами, то затихал, а здесь, он дул постоянно. Неторопливо и свободно. И размазанные ветром по светло-голубому небу полупрозрачные хлопья облаков казались ближе.