Возвращение домой
Шрифт:
– Посмотрим, – сказал главврач. Он пролистал карту Антона: – Поступил из дома-интерната. Отец неизвестен, мать умерла. Жил с бабушкой, в семь лет умерла бабушка. В доме-интернате вёл себя агрессивно. Кусал персонал и других воспитанников. Пачкал и разрисовывал стены. Грыз растения и мебель, кричал. Врождённое слабоумие. Временами возможна ремиссия. Ммм… Вы правда хотите вывести его на улицу?
– Он же безвылазно сидит в камере, – сказала Кира. – Как ему там станет лучше?
– В палате, – поправил главврач. – В палате. Хорошо, разрешаю вывести Ильина на прогулку. Под вашу ответственность.
Антон ждал под дверью, вытягивая худую шею и выглядывая в окошко. Он уже был одет. Медсестра – другая – принесла его куртку и шапку.
– Умница, Антон,– сказала Ветка. – Пойдём гулять?
– Ы! – сказал Антон. – Акк! Ввет!..
Ветка довольно засмеялась.
Во дворе, огороженном решёткой, гуляли ещё несколько больных из «лёгких», кто-то сам, некоторые с волонтёрами. Женщины и мужчины жили в ПНИ раздельно, и на прогулке у них выпадала редкая возможность пообщаться. Парочки сидели на скамейках в обнимку. У дверей курили два плечистых санитара.
Антон ходил, трогая деревья. Пахло подтаявшим снегом и близкой весной.
– Иди сюда, – сказала Ветка. Она достала шоколадку и дала Антону. Тот ловко разорвал обёртку длинными пальцами и вгрызся в плитку, настороженно глядя на девчонок.
– Ешь, ешь, – сказала Ветка. – Никто не отнимет. Есть орешки ещё.
– Я слышала, ты рисуешь, – сказала Кира, и вытащила из кармана блокнот и три цветных карандаша-мелка.– Хочешь порисовать?
Из дверей вышла дородная тётка в сером платье, с цепким взглядом и недобрым лицом. Она принялась поочерёдно присматриваться к волонтёрам.
– Ы! – крикнул Антон, увидев бумагу и мелки. – Ввет!..
Он бросил шоколадку и принялся стремительно черкать в блокноте.
– Эй! – крикнул санитар от дверей. – Нельзя!
Он подскочил и выхватил у Антона блокнот. Другой санитар схватил парня за руку.
– В отделение! – скомандовал он.
Девчонки побежали следом.
– Вы зачем его возбуждаете? – прошипела серая тётка, когда они протискивались мимо неё в дверь. – Рразвели здесь боррдель!
– Нельзя, – говорил санитар, заперев кричащего и вырывающегося Антона в палате. – Всё только с разрешения! Он теперь два дня психованный будет! Откуда карандаши? Получите нагоняй!
– А что это за мегера в сером? – спросила Ветка, выходя вслед за Мариной с проходной ПНИ.
– Это Никитишна, инспектриса из областного минздрава. Злая бабища, лучше не попадаться. А вы умудрились ей попасться практически сразу.
– Мы больше не будем, – сказала Кира.
– Конечно, не будете. Хорошо, если через неделю теперь пустят.
В расстроенных чувствах Кира села в девятнадцатую маршрутку, что шла на Северное кладбище, благо, от ПНИ ехать было всего три остановки.
На могиле Серёжи лежали пожухлые прошлогодние гвоздики. Машинка, которую Кира оставляла в прошлый раз, валялась у оградки. Кто-то наступил на неё, раздавив пластиковый кузов. Кира выбросила цветы и сломанную машинку в мусорный бак, а под памятник поставила новую, купленную вчера. Брату нравились грузовики. После армии он думал стать дальнобойщиком.
Серёжа смотрел с фотографии на памятнике, смеясь. Люди из военно-страховой компании, ставившие памятник, хотели его фото в форме, но мама настояла на снимке с выпускного, где старший брат Киры был в белой рубашке с расстёгнутым воротником.
– Вот так, Серёжка, – сказала Кира улыбающемуся брату. – Вот так.
… Тихо-тихо-тихо,
Там Нью-Йорк говорит с Москвой!..
Москва-Москва, забери меня домой,
Долгою упрямою строкой…
Бежит дорога подо мной,
Ещё чуть-чуть
И распрощаемся с землёй,
А ей клянётся, что вернётся,
Совру – так с места не сойду…
Врёт, сойдёт…
…
– Слушай, Кир, я не смогу, – тарахтел голос Ветки в телефоне. – Ну съезди ты сама разик, у меня дело вот срочное-срочное, прям пресрочное.
Прошло почти десять дней. Марина позвонила, что главврач сменил гнев на милость, а Ветка опять была в своём репертуаре. Кира, злясь, нажала «отбой».
Главврач разрешил дать Антону лист бумаги и один карандаш-мелок. Кира выбрала оранжевый.
Антон выскочил ей навстречу из открытой медсестрой двери.
– Ы! Акк!.. В-вета!..
– Я Кира, – сказала Кира. – Веты сегодня не будет.
– Ыыыы! Акк!
– Ничего, – сказала Кира. – У тебя получится. Хочешь порисовать?
– Идите на улицу порисуйте, – ворчливо сказала медсестра Нина. – Сегодня погода хорошая. Я тут приберусь пока, проветрю.
Светило солнце, снег почти стаял, дул свежий весенний ветер. Антон рисовал оранжевые солнышки, переходящие в странные изогнутые эллипсы и окружал их непонятными значками. Кира включила ему музыку – «Високосный год», детские песенки. Другие гуляющие подходили, с удовольствием слушали. Антон криво растягивал губы. Пытается улыбаться, поняла Кира.
– Мне нравится твоя улыбка, Антон, – сказала она.
– Вы это, – сказала Нина, выпуская её из отделения. – Вы приходите, девчонки. Он преобразился просто. И не психовал почти в тот раз, быстро успокоился. Не кусается, не грызёт. Кушать стал лучше. Он вас ждёт.
– Конечно, мы будем приходить, – сказала Кира.
– Это дело серьёзное, – кивнула медсестра. – Они очень тоскуют, когда их бросают. Могут и помереть.
На проходной Кира чуть не столкнулась с Никитишной. Та кольнула её недобрым тяжёлым взглядом.
– Лазют тут! – проскрипела Никитишна. – Шаболды!
Автобус уехал с остановки прямо у Киры перед носом, обдав её фонтаном брызг из лужи.
– *****! – в сердцах бросила она ему вслед. Почти сразу возле неё остановился большой оранжевый внедорожник. Сидящий внутри Гор наклонился через пассажирское сиденье и открыл дверь.