Возвращение домой
Шрифт:
– В город...
– протянул Пенни и почесал затылок под платком.
– В город-то, я боюсь, тебе пока не добраться, Томми. Я б тебя отвез, да лодка у меня протекает. Я как раз ее законопатил, поставил сушиться на берегу, и сохнуть ей несколько дней, не меньше. Такому молодому человеку, как ты, скучно сидеть среди стариков, я понимаю... Но тут уж ничего не поделаешь! Через лес идти - врагу не пожелаю.
– Но я же пришел через лес, - брякнул я.
– Ночью. Всего полдня пути, не больше.
– Э!
– протянул старик.
– Какие полдня! Тут три дня ходу, если знаешь путь по бездорожью. Да ты и пришел-то не в себе, весь оборванный, грязный - видно
Я замолчал, подавленный его словами. Что со мной случилось? Кроме дурного сна, я ничего не помнил, и эта маленькая комнатенка, в которой мне отдали чужую постель, пропахшая рыбой, солью и дымом, казалась такой же невозможной, как и падавший вниз с обрыва мальчишка. Три дня пути через лес! Этого не могло быть. Просто потому что не могло быть никогда.
Принесенную похлебку из муки и рыбы я выскреб до дна под неумолчную болтовню старика. Он спросил, что я еще умею делать, кроме письма и чтения, и предложил сходить в лес, проверить силки. Здесь впервые вмешалась старуха, заявившая неприятным голосом, похожим на костяную трещотку, что в хижине прохудилась крыша, и раз здесь появился кто-то, у кого не болит спина, и этот кто-то воспользовался ее, старухиным, гостеприимством, то самое время помочь и посмотреть, что наверху не так. Она почему-то смотрела не на меня, когда говорила, и сверлила яростным взглядом своего мужа, будто они продолжали какую-то давнюю свару. Я уверил их обоих, что сделаю все, чтобы отплатить за их гостеприимство, но возникшую в доме грозу утихомирить не удалось, и потому я был даже рад, когда Пенни вывел меня в чахлый огород и показал, где, по его мнению, протекает крыша.
Вокруг хижины стеной стоял лес, и даже сверху едва был виден просвет меж деревьями, куда уходила одна-единственная тропа. Солнце в этот унылый уголок, похоже, заглядывало нечасто: бревна почернели от времени и кое-где покрылись мхом, козий загон рядом почти разваливался, но толстые полосатые шмели умиротворяюще гудели среди мелких лесных цветов, и аромат нагретых на солнце трав примирил меня с моим незавидным положением. В конце концов, на суде обойдутся и без меня, а отец с матушкой только больше обрадуются, когда я наконец-то вернусь домой.
Когда я поднялся из низины с ведром, полным дерна и нарезанной коры, мне показалось, что у лестницы, приставленной к стене хижины, мелькнуло что-то светлое. На всякий случай я перехватил лопату, как ружье со штыком, готовый прибить любого призрака, пусть он только посмеет явиться.
Но здесь никого не было. Только на утоптанной серой земле прутком была начерчена большая стрелка, и ее острие указывало прямиком на козий загон и море.
Я воткнул лопату в землю, уставившись на рисунок. Неведомый автор предупреждал меня? Велел мне идти к морю? Или хотел сказать что-то еще?
Оставшийся вечер я поглядывал на Агнес. Я был готов поклясться, что это она оставила мне знак, но девица была все так же угрюма и не глядела в мою сторону, даже когда я помогал ей с хозяйством и пытался с ней заговорить. Если бы не эта печать обреченности и подозрения на ее лице, если бы она хоть раз улыбнулась, то я счел бы ее привлекательной девушкой. Кажется, она была моложе меня на пару лет, но поистине об этом трудно было судить: ее руки были испорчены домашней работой, а на лице уже появлялись складки, которым суждено стать морщинами в будущем. Она не была набожна, в отличие от миссис Болтон, всякий раз шептавшей себе под нос молитвы, она почти ничего не ела и держалась особняком от хозяев, ничуть не походя на них ни манерами, ни обликом. Спала она не в доме, а в пристройке, где хозяева держали кур, и старуха строго-настрого запретила мне ходить туда ночью.
Посреди ночи я проснулся от легкого дуновения или прикосновения. Кто-то громко храпел с присвистом, и бледный квадрат лунного света неподвижно застыл на полу. Скрипнула дверь, и я резко сел. С кровати мягко упал плотный сверток, но, когда я наклонился за ним, раздался резкий голос старика:
– Почему не спишь? Мой мальчик, тебе стоит отдохнуть после дня, полного трудов.
– Я хотел отлить, - пробормотал я, пряча сверток под одеяло.
– Давай я провожу тебя, - сказал он без тени всякой любезности.
– Здесь по ночам может быть опасно.
Мне пришлось послушаться, чтобы не вызвать его гнева, и, только вернувшись под нагретое одеяло, я смог ощупать то, что мне принесли. Это была одежда, и, видно, это была моя одежда: мой жюстокор и жилет. Достать ее я не осмелился и утром с большими предосторожностями спрятал на крыше, которую все еще чинил.
Застать Агнес одну, чтобы спросить ее напрямик, что это значит, мне никак не удавалось. Она явно хотела меня выпроводить из этого гостеприимного дома, но я никак не мог понять - отчего. Старуха зорко следила за нами, и стоило ей увидеть, что мы рядом, как она тут же изобретала девушке новое занятие. Со мной она переменилась и говорила так ласково, словно я был ее потерянным сыном, но при этом то царапала стол желтыми, обломанными ногтями, то глядела на меня с ненавистью. Мне удалось улучить мгновение, когда хозяйка принялась подсчитывать яйца, снесенные курами, и я отправился собирать хворост, но вместо того, я следил за Агнес, которая сновала из дома во двор, и, наконец, появилась с ведрами, чтобы сходить набрать воды в ручье или речушке. Я последовал за ней лесом, чтобы она не заметила меня, и увидел, как меняется ее походка, когда она уходила от дома все дальше и дальше. Плечи ее распрямились, она почти пританцовывала и даже, казалось, мурлыкала себе под нос какой-то напев.
Когда девица подошла к реке, она поставила одно ведро на землю и, подоткнув юбку, спустилась к воде. Я решил, что сейчас самое время предстать перед ней, чтобы не напугать ее, и медленно вышел из лесу, тихо, очень тихо оказавшись за ее спиной.
Каким-то чудесным образом она заметила меня. Не знаю, что Агнес подумала, но она резко обернулась, и земля, которую подмыл жестокий ручей (может быть, это был тот же, в котором я валялся прошлой ночью?), обвалилась в воду под ее ногами. Я успел подхватить девицу за талию, чтобы она не промокла, и в благодарность получил кулаком в глаз так, что перед моим внутренним взором вспыхнули звезды. Я выругался и отпустил ее, прижимая ладонь к лицу, будто давление на глаз могло уменьшить боль. Жестокосердная девица ничуть не озаботилась моей судьбой и деловито вылавливала палкой уплывшее ведро.
– Ты всегда так встречаешь тех, кто пытается тебя спасти?
– спросил я, когда боль кое-как унялась.
– Между прочим, достойные девушки дарят поцелуй в награду!
Мне послышалось, что она пренебрежительно фыркнула. Головы она не подняла, пока не подогнала ведро к берегу и не взяла его в руки.
– Ладно, - сказал я, чувствуя себя дурак дураком.
– Я вовсе не пытался покушаться на твою честь, если она тебе так дорога. Я хотел поговорить с тобой.
Вместо ответа Агнес отдала мне ведро и жестом показала, чтобы я набрал воды сам.