Возвращение домой
Шрифт:
— Но дорогая… Деньги…
— Плевала я на деньги! Мне все равно, где и как ты их достанешь! Просто достань. Присвой чужие. Ограбь банк. В конце концов мне все равно, даже если ты совершишь ради этого убийство. Просто достань!
Голос ее наконец дрогнул, и глаза наполнились слезами.
— Ну, милая, не надо. — Садясь на угол ее стола, Лоуренс взял ее руки в свои. — Ну не волнуйся так. Невыносимо видеть тебя в таком состоянии.
— Я должна сделать фильм, Лоуренс.
Она произнесла это тихо, шепотом, дрожащим от
Лоуренс осел, как песочный замок, накрытый волной прилива.
— Ну, дорогая, не плачь, все утрясется.
Он встал, зашел сзади и принялся массировать напрягшиеся плечи Мэделин.
Мэделин вздохнула и откинула голову, упершись ему в живот. Ей нравилось чувствовать сильные опытные руки Лоуренса, они ласкали ее, нежили, доказывали, как она желанна. Сейчас ей это было совершенно необходимо.
— Ты правда любишь меня, Лоуренс? Да?
— Всем сердцем и душой, — поклялся он. — Ты — моя жизнь. Я всегда буду твоим. Всегда.
Мэдди, конечно, ему не верила, но слушала с удовольствием. Рано или поздно он устанет от нее и уйдет. Все они уходили.
В детстве мать постоянно оставляла ее. Мэделин обожала свою красивую мать. Между съемками Клэр Чедвик-Кэтчем приезжала на ранчо. Она врывалась в их жизнь, закутанная в норку, светловолосая, благоухающая дорогими духами, весело смеющаяся, с поцелуями, объятиями, подарками, как волшебница. Несколько недель или месяцев она радовалась дому, семье, но внезапно ее охватывало беспокойство, и она снова исчезала. Как бы Мэдди ни умоляла ее остаться, как бы ни скандалила, она уезжала. И отец очень часто уезжал с ней. А потом мать исчезла навсегда.
Что-то похожее происходило и с мужьями Мэдди. Внезапно их охватывало беспокойство, обожание угасало, и Мэдди делала единственно возможное для защиты собственной гордости — оставляла их прежде, чем уходили они. В конце концов и Лоуренс ее покинет, думала она.
Любовь, в которую она прежде верила безоглядно, — любовь поклонников к звезде. Но в последнее время все чаще спазмы сдавливали горло Мэдди, когда ей приходила в голову мысль о том, что и их любовь преходяща. Вот этого ей уже не вынести.
Она закрыла глаза и вздохнула, а Лоуренс разминал ей шею. Умелые нежные пальцы забирались под волосы, массировали уши, а потом спустились к грудям. Мягкие и тяжелые, налитые, они еще сильнее набухали от его прикосновений.
— Ты же хочешь, чтобы я была счастлива, да?
Под его опытными пальцами соски напряглись.
— Конечно, хочу.
Мэдди застонала и потерлась затылком о его живот. Она улыбнулась, почувствовав, что он готов.
— Значит, ты достанешь деньги. Найдешь способ. Так ведь, дорогой?
— Мэдди…
Она выгнула спину, он взял в ладонь одну грудь. Мэдди положила руки поверх его рук и стала медленно
— Но ведь найдешь же, Лоуренс?
Лоуренс почувствовал, как его сердце сжалось от ее отчаянной мольбы. Он посмотрел на жену печально и нежно, ее соски прижимались к его ладоням, как набухшие почки. Он любовался ее длинной выгнутой шеей, Мэдди по-кошачьи терлась о него, похотливо изгибаясь, отчего он тоже почувствовал желание. И жалость. Да, она снова пускает в ход красоту и чувственное тело, стремясь добиться своего, но мог ли он на нее сердиться? Бедняжка Мэдди. Ей необходимы любовь и внимание, она так жаждет этого. Как же он может отказать ей в чем-то?
— Я постараюсь, дорогая, — вздохнул он.
Улыбаясь, Мэдди расстегнула молнию на своем жакете, встала, повернулась к нему, прижалась бедрами.
— Возьми меня, Лоуренс, прямо сейчас!
Глава 16
— О Господи! — стоя посреди салона самолета «Эв косметикс», Дженнифер открыла рот, как ребенок на карнавале. — Вы только поглядите! Это не самолет, это летающий дом!
Она повернулась и посмотрела на Сару, благоговение на лице исчезло, его сменила озорная улыбка.
— А что? Я могла бы и к такому привыкнуть. Черт побери, босс! Кайфуем!
— Кайфуем? — рассмеялась Сара и посмотрела на Брайена. — Это звучит совершенно по-техасски.
— Ах вот оно что. Теперь ясно. А то она все утро как-то странно изъясняется. Кстати, поправь меня, если я ошибаюсь, — не эта ли девица всего неделю назад ворчала, что приходится переезжать к этим грубым ковбоям?
— Ага.
— Эй вы, неужели не понимаете — человек может передумать. Более того, я уж прикидываю — не заарканить ли мне какого-нибудь ковбоя и не поставить ли на нем свое клеймо?
— О Боже мой, она говорит, как Джон Уэйн.
— Джон какой? — нахмурилась Дженнифер.
Брайен застонал и развел руками:
— Я сдаюсь. О чем можно толковать с этим ребенком…
Джен высунула язык и пошла обследовать салон.
Двухлетняя Синди, сидевшая у нее на бедре, подпрыгивала, дергала мать за косичку и ныла:
— Вниз, вниз, вниз.
Наконец ей надоело, что никто не обращает на нее внимания, пухлыми ладошками ухватилась за щеки матери, повернула ее лицо к себе, прижалась носом к ее носу и глазами уставилась в ее глаза.
— Вниз, мама.
— И не думай, детка. Ты будешь сидеть у меня.
— Да ладно, Джен, дай ребенку отдохнуть. Это же самолет, а не музей.
— Ты шутишь? Она тут что-нибудь перевернет, и мне придется расплачиваться до пенсии. Ни за что! Ой, смотрите, спальня. Боже мой! Представляете — спальня!
Она вприпрыжку поскакала вперед, а Синди обрадовалась — наконец-то началась игра — и завизжала.
Сара смотрела вслед неугомонной секретарше, исчезнувшей в хвосте самолета.