Возвращение Дон Кихота
Шрифт:
Доктор Хэндри по-юношески ловко выскочил из кеба и машинально сунул руку в пустой карман.
– Что вы, не надо, – быстро сказал Мэррел, надевая шляпу. – Это мой собственный кеб, и езжу я для удовольствия. Искусство для искусства, как говорили ваши старые друзья.
Хэндри узнал вежливый голос, ибо есть вещи, которых человек не забывает.
– Дорогой мой друг, – сказал он, – я очень вам благодарен. Зайдите, пожалуйста
– Спасибо, – сказал Мэррел, слезая с насеста. – Мой скакун меня подождет. Он столько раз спал у моего шатра. Кажется, скакать он не хочет.
Он снова поднялся по темной и крутой лестнице, по которой, словно
– А он не вернется за отцом? – спросила девушка.
Мэррел улыбнулся и покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Уоттон – честный человек. Он понял, что отец ваш гораздо нормальнее, чем врач. А врач не захочет оповестить мир о том, как удачно он подражал буйно-помешанному.
– Тогда вы спасли нас, – сказала она. – Это удивительно.
– Гораздо удивительней, что вас вообще пришлось спасать, – сказал Мэррел. – Не пойму, что творится. Безумец ловит безумца, как вор ловит вора.
– Я знавал воров, – сказал доктор Хэндри, с неожиданной яростью закручивая ус, – но их еще не поймали.
Мэррел взглянул на него и понял, что рассудок вернулся к нему.
– Может, мы и воров поймаем, – сказал он, не зная, что произносит пророчество о своем доме, и о своих друзьях, и о многом другом. Далеко, в Сивудском аббатстве, обретало форму и цвет то, что он счел бы выдумкой. Он об этом не знал; но и душа его обретала цвета, сияющие и радостные, как краски Хэндри. Ощущение победы достигло апогея, когда он взглянул вверх и увидел девушку в окне. Сейчас, в комнате, он наклонился к ней и сказал:
– Вы часто смотрите из окна? Если кто пройдет мимо…
– Да, – отвечала она. – Из окна я смотрю часто.
Глава 11.
БЕЗУМНЫЙ БИБЛИОТЕКАРЬ
Далеко, в Сивудском аббатстве, отыграли пьесу «Трубадур Блондель». Прошла она с небывалым успехом. Ее играли два вечера кряду; на третий день дали утреннее представление, чтобы не обижать школьников; и наконец усталый Джулиан Арчер с облегчением сложил доспехи. Злые языки говорили, что устал он от того, что успех выпал не на его долю.
– Ну, все, – сказал он Херну, который стоял рядом с ним в зеленом облачении изгнанного короля. – Надену что-нибудь поудобней. Слава Богу, больше мы так не нарядимся.
– Да, наверное, – сказал Херн и посмотрел на свои зеленые ноги, словно видел их впервые. – Наверное, не нарядимся.
Он постоял минуту, а когда Арчер исчез в костюмерной, медленно пошел в свою комнату, прилегавшую к библиотеке.
Не он один оставался после спектакля в каком-то оцепенении. Автор пьесы не мог поверить, что сам ее написал. Оливии казалось, что она зажгла в полночь спичку, а та разгорелась полунощным солнцем. Ей казалось, что она нарисовала золотого и алого ангела, а он изрек вещие слова. В чудаковатого библиотекаря, обернувшегося на час театральным королем, вселился бес; но бес этот был похож на алого и золотого ангела. Из Майкла Херна так и хлестало то, чего никто и не мог в нем подозревать, а Оливия в него не вкладывала. Он с легкостью брал высоты, ведомые смиренному поэту лишь в самых смелых мечтах. Она слушала свои стихи, как чужие, и они звучали, как те стихи, которые она хотела бы написать. Она не только радовалась, она ждала, ибо в устах библиотекаря каждая строчка звучала лучше предыдущей; и все же это были ее собственные жалкие стишки.
На траву упала тень, и Оливия, как ни была она задумчива, поняла, какой эта тень формы. Брейнтри, в прежнем своем виде и в здравом уме (который многие считали не совсем здравым), пришел к ней в сад.
*
Перевод Л. Слонимской.
Прежде, чем он заговорил, она взволнованно сказала:
– Я поняла одну вещь. Стихи естественней, чем проза. Петь проще, чем бормотать. А мы всегда бормочем.
– Ваш библиотекарь не бормотал, – сказал Брейнтри. – Он почти пел. Я человек прозаический, но мне кажется, что я слушал хорошую музыку. Странно это все. Если библиотекарь может так играть короля, это значит, что он играл библиотекаря.
– Вы думаете, он всегда играл, – сказала Оливия, – а я знаю, что он не играл никогда. В этом все объяснение.
– Наверное, вы правы, – отвечал он. – Но правда ведь, казалось, что перед вами великий актер?
– Нет, – воскликнула Оливия, – в том-то и дело! Мне казалось, что передо мной великий человек.
Она помолчала и начала снова:
– Не великий в искусстве, совсем другое. Великий оживший мертвец. Средневековый человек, вставший из могилы.
– Я понимаю, о чем вы, – кивнул он, – и согласен с вами. Вы хотите сказать, что другую роль он бы сыграть не мог. Ваш Арчер сыграл бы что угодно, он – хороший актер.
– Да, странно все это, – сказала Оливия. – Почему библиотекарь Херн… вот такой?
– Мне кажется, я знаю, – сказал Брейнтри, и голос его стал низким, как рев. – В определенном, никому не понятном смысле он принимает это всерьез. Так и я, для меня это тоже серьезно.
– Моя пьеса? – с улыбкой спросила она.
– Я согласился надеть наряд трубадура, – ответил он, – можно ли лучше доказать свою преданность?
– Я хотела сказать, – чуть поспешно сказала Оливия, – принимаете ли вы всерьез роль короля?
– Я не люблю королей, – довольно резко ответил Брейнтри. – Я не люблю рыцарей, и знать, и весь этот парад вооруженных аристократов. Но он их любит. Он не притворяется. Он не сноб и не лакей старого Сивуда. Кроме него я не видел человека, который способен бросить вызов демократии и революции. Я это понял по тому, как он ходил по этой дурацкой сцене и…
– И произносил дурацкие стихи, – засмеялась поэтесса с беспечностью, редкой среди поэтесс. Могло даже показаться, что она нашла то, что ее интересует больше поэзии.