Возвращение Дон Кихота
Шрифт:
Одной из самых мужественных черт Брейнтри было то, что его не удавалось сбить на простую болтовню. Он продолжал спокойно и твердо, как человек, который думает со сжатыми кулаками:
– Вершины он достиг и владел всем и вся, когда отрекался от власти и уходил с копьем в лес. И я понял…
– Он тут, – быстро шепнула Оливия. – Самое смешное, что он еще бродит по лесу с копьем.
Действительно, Херн был в костюме изгнанника – по-видимому, он забыл переодеться, когда ушел к себе, и сжимал длинное копье, на которое опирался, произнося свои монологи.
– Вы не переоденетесь к завтраку? – воскликнул Брейнтри.
Библиотекарь
– Переоденусь?
– Ну, наденете обычный костюм, – объяснил Брейнтри.
– Сейчас уже не стоит, – сказала дама. – Лучше переодеться после завтрака.
– Хорошо, – отвечал отрешенный автомат тем же деревянным голосом и ушел на зеленых ногах, опираясь на копье.
Завтрак был не очень чинным. Все прочие сняли театральные костюмы, но прежние они еще не обжили. Дамы находились на полпути к вечернему блеску, ибо в Сивуде намечался прием, еще более пышный, чем тот, где воспитывали Брейнтри. Нечего и говорить, что присутствовали те же замечательные лица и еще многие другие. Был здесь сэр Говард Прайс, если не с белым цветком непорочности, то хотя бы в белом жилете старомодной деловой честности. Недавно он непорочно переметнулся от мыла к краскам, стал финансовым столпом в этой области и разделял коммерческие интересы лорда Сивуда. Был здесь Элмерик Уистер в изысканном и модном костюме, украшенный длинными усами и печальной улыбкой. Был здесь мистер Хэнбери, помещик и путешественник, в чем-то совершенно приличном и совершенно незаметном. Был лорд Иден с моноклем, и волосы его походили на желтый парик. Был Джулиан Арчер, в таком костюме, который увидишь не на человеке, а на идеальном создании, обитающем в магазине. Был Майкл Херн, в зеленой потрепанной одежде, пригодной для короля в изгнании и непригодной здесь.
Брейнтри не любил условностей, но и он воззрился на эту ходячую загадку
– Я думал, вы давно переоделись, – сказал он.
Херн, к этому времени довольно унылый, спросил:
– Во что я переоделся?
– Да в самого себя, – ответил Брейнтри. – Сыграйте со свойственным вам блеском роль Майкла Херна.
Майкл Херн резко поднял свою почти разбойничью голову, несколько секунд пристально смотрел на Брейнтри и направился к дому, наверное – переодеваться. А Джон Брейнтри сделал то, что он только и делал на этих неподходящих ему сборищах: пошел искать Оливию.
Беседа их была долгой и, в основном, частной. Когда гости ушли и вдали замаячил обед, Оливия надела необычайно нарядное лиловое платье с серебряным шитьем. Они встретились снова у сломанного памятника, где спорили в первый раз; но теперь они были не одни.
Библиотекарь Херн зеленой статуей стоял у серого камня. Его можно было принять за позеленевшую бронзу; но это был человек, одетый лесным отшельником.
Оливия сказала почти машинально:
– Вы никогда не переоденетесь?
Он медленно повернулся к ней и посмотрел на нее бледно-голубыми глазами. Потом, когда голос вернулся к нему с края света, он хрипло проговорил:
– Переоденусь?.. Не переоденусь?.. Не сменю одежд?..
Она что-то увидела в его остановившемся взгляде, вздрогнула и отступила в тень своего спутника, а тот властно сказал, защищая ее:
– Вы наденете обычный костюм?
– Какой костюм вы называете обычным?
Брейнтри неловко засмеялся.
– Ну, такой, как у меня, – сказал он, – хотя я и не очень модно одеваюсь. – Он мрачно улыбнулся и прибавил: – Красный галстук
Херн внезапно нахмурился и негромко спросил, в упор глядя на него:
– А вы считаете себя мятежником, потому что носите красный галстук?
– Не только поэтому, – ответил Брейнтри. – Галстук – это символ. Многие люди, которых я глубоко уважаю, полагают, что он смочен кровью. Да, наверное, потому я и стал его носить.
– Так, – задумчиво сказал библиотекарь. – Поэтому вы носите красный галстук. Но почему вы вообще носите галстук? Почему все его носят?
Брейнтри, который всегда был искренен, ответить не смог, и библиотекарь продолжал, серьезно глядя на него, как глядит ученый на дикаря в национальном костюме.
– Ну вот… – все так же мягко говорил он. – Вы встаете… моетесь…
– Да, этих условностей я придерживаюсь, – вставил Брейнтри.
– Надеваете рубашку. Потом берете полоску полотна, оборачиваете вокруг шеи, как-то сложно пристегиваете. Этого мало, вы берете еще одну полоску, Бог ее знает из чего, но такого цвета, какой вам нравится, и, странно дергаясь, завязываете под первой особым узлом. И так каждое утро, всю жизнь. Вам и в голову не приходит сделать иначе или возопить к Богу и разорвать свои одежды, словно ветхозаветный пророк. Вы поступаете так, потому что в такое же время суток многие предаются этим удивительным занятиям. Вам не трудно, вам не скучно, вы не жалуетесь. И вы зовете себя мятежником, потому что ваш галстук – красный!
– В чем-то вы правы, – сказал Брейнтри. – Значит, из-за этого вы и не торопитесь снять ваш фантастический костюм?
– Чем же он фантастический? – спросил Херн. – Он проще вашего. Его надевают через голову. Когда проносишь его день-другой, понимаешь, какой он удобный. Вот, например, – он нахмурившись посмотрел в небо, – пойдет дождь, подует ветер, станет холодно. Что вы сделаете? Побежите в дом и принесете всякие вещи, огромный зонтик, сущий балдахин, и плащ, и накидку для дамы. Но в нашем климате почти всегда нужно только закрыть голову. Вот и натяните капюшон, – он натянул свой, – а потом откиньте. Очень хорошо его носить, – тихо прибавил он. – Это ведь символ.
Оливия глядела вдаль, на уступчатые склоны, исчезающие в светлой вечерней дымке, словно беседа огорчила или утомила ее; но тут она обернулась, как будто услышала слово, способное проникнуть в ее мечты.
– Какой именно символ? – спросила она.
– Если вы смотрели из-под арки, – сказал Херн, – пейзаж был прекрасным, как потерянный рай Дело в том, что он отделен, очерчен, словно картина в рамке. Вы отрезаны от него, и вам дозволяют на него взглянуть. Поймите, мир – окно, а не пустая бесконечность! Окно в стене бесконечного небытия. Сейчас мое окно – со мной. Надевая капюшон, я говорю себе: такой мир видел и любил Франциск Ассизский. Отверстие капюшона – готическое окно.
Оливия посмотрела на Джона Брейнтри и сказала:
– Помните, что говорил бедный Дуглас?.. Нет, это было как раз перед вами.
– Передо мной? – обеспокоился Брейнтри.
– Ну, перед тем, как вы пришли сюда впервые, – объяснила она, краснея и снова глядя на холм. – Он сказал, что ему бы пришлось смотреть в окошко для прокаженных.
– Самое средневековое окно – язвительно сказал Брейнтри.
Человек в маскарадном костюме вспыхнул, словно ему бросили вызов.
– Покажите мне короля, – вскричал он, – короля милостью Божьей, который служил бы прокаженным, как Людовик Святой!